Сейчас Нина проснулась, приподняла голову, посмотрела куда-то в сторону.
Волосы у нее теперь заметно светлее, и вообще она кажется еще лучше, чем даже в самый первый вечер их знакомства.
– Ничего себе явление... Как сон, как внутренний туман... Ты чего-то забыла у меня, Нина?
– Ехидничать ты не разучился, – сказала, а потом уж взглянула на него. – Ты симпатичный, хотя и совершенно опустившийся.
– Могла бы добавить «в мое отсутствие». Но дело не в том, Нина. Объективно я достаточно гадок. Приязнь ко мне – действие зова.
– Зов предков, да? Насмотрелся про Тарзана.
– Видик ты забрала с собой... Но я предупреждаю, что это сравнимо с действием алкоголя – когда выпьешь, женщина кажется красивее.
– Представляешь себе – мужчина нет. Просто становится все равно.
– Значит, зов похож на ностальгию по родным местам, тоску по здоровому коллективу...
– Хватит, Летягин. Я просто пришла к тебе. А ты меня еще любишь?
– Попробуй, не полюби тебя.
– А ты мне снишься, просто кошмар.
– Значит, что-то осталось между нами, Нина.
Он сел рядом. Они взялись за руки. Он почти поверил, что вампирский зов – просто выпяченная случайность. А раз зов – неправда, то может, и все остальное – нет, не неправда, но просто как темный воющий лес, который уже пройден. Ведь сейчас заметно в глазах Нины не оцепенение, а знание тайны, которая, может быть, их связывает. Ведь эта тайна важнее, чем вещи, чем набитые вещами люди, которые их окружали. А когда она существует меж двоими, то и мир воспринимается со своей лучшей, тайной стороны.
– Между прочим, я тебе помогла, Джордж. Здесь вертелись какие-то типы и милиционер впридачу. Ломать дверь собирались, что ли. Я им сказала, чтоб все убирались, жена пришла. И их как ветром сдуло. Почему, а?
– Тебя боятся, Нина, потому что ты не боишься. Ты свободный человек.
– Я и тебе вольную дам. Не пожалеешь.
– Не знаю, стоит ли со мной возиться, Нина. У меня появились не лучшие черты, – честно признался Летягин.
– Я тоже не стояла на месте.
Ее пальцы легли на его шею, тонкие нежные пальцы – только вот любовь к длинным ноготкам у нее не исчезла. Нет, пожалуй ноготки слишком длинноваты, они даже царапают его. Но не скажешь же женщине, которая тебя целует, чтобы она вела себя поосторожнее. Можно и потерпеть – главное, они вспомнили...
А когда ее пальцы стали умелыми пальцами убийцы, а знающий взгляд Летягина увидел губы, вытянувшиеся в стальную трубку, которая вошла в его лопнувшую под ухом плоть, он уже и не смог пошевелится. Разве что привстал, но тут ему показалось, что на него навалилась гора, и он обмяк...
9
Забрезжил свет. Какой-то человек сидел рядом и елозил по его лицу мокрой тряпкой. Летягин поперхнулся и чихнул. От содрогания заныло под ухом. Потрогал пальцем – лежит компресс.
– Очухался? Видишь, брат, до чего лирика доводит. Но за трепетную выю не бойся. Рассечения тканей, конечно же, нет – все, как и полагается, сделано с помощью пространственной развертки. Отек, правда, случился из-за сильной тяги. Ничего, не хнычь, рассосется, – человек говорил уверенно и назидательно.
– Кто это меня? И вы-то сами что здесь делаете? – устало, даже безразлично спросил Летягин.
– Кто, кто? Жена твоя Нина тебя же и обработала. А я Трофим Терентьевич. Со мной ты уже знаком. Гиеноподобие, дворнягообразие – помнишь. Я, скажу без излишней скромности, знаток метаформизма. И тебя научу этому ремеслу.
– Не надо мне вашего вампирского ремесла, я не способный!
– Не прибедняйся. Нинуля-то освоила? Освоила, ценный теперь кадр. Только увлекающийся, может и до дна допить. А ты, Жора, кстати, невкусный оказался. Плохо Ниночке стало, подкосились ноженьки, задрожали рученьки, едва успела СОС послать. Хорошо, что я сегодня дежурю. Скорую вызвал, сам прилетел. Врач сказал, отравление жуткое, не ручается, что будет жить. Такое, кстати, бывает, если донор шибко токсичен... Ты там ничего не принимал на грудь?
– На какие шиши? – Летягин правдоподобно похлопал по карману.
– Ну, дело хозяйское, ты ведь у нас уже большой мальчик, и жена – твоя собственная. Мы в семейную жизнь не лезем. Меня вот другое беспокоит – на работу-то пойдешь? Я пиджак тебе зашил и ботинки почистил.
– Мне нечего на работе делать, Трофим Терентьевич. Кризис жанра. Я в свободном поиске. Мне надо за спиртом к тете Маше, а потом за флоппи-дискетками к дяде Васе, а потом в кое-какую контору за программами... Моя собственная продукция не пользуется спросом населения.
– А чего так скромно, Георгий?
– Не берет клиент – одна крупная автосервисная фирма – боится, что мои программы выведут на чистую воду ее гешефты с запчастями. А начальство в моем институте на клиента не давит, потому что не пользуюсь я уважением.
– Это ЗАГОН, – внушительно произнес Трофим, – сейчас пойдем прямо на твою работу и посмотрим, кто тебя там обложил. А дальше все зависит от твоей сознательности. Или поймешь, что ты вампир, или ты – доходяга. И не сегодня-завтра окажешься в ЯМЕ. Я тебе сразу могу сказать – туда попадать не стоит.
– В яму не стоит, – эхом отозвался Летягин, попробовав на вкус слова Трофима. Предательство Нины придало им давящую весомость. А что, если действительно обложили? Обложили не вдруг, а начали это делать загодя, давно, когда он был еще подростком и мечтал смыться подальше от двух деревенских старух: матери и тетки. Туда, где жизнь, где все по-человечески. А дома, ему казалось, не было ничего, кроме тления, которое он видел и в сухих руках старух, и в темных паутиновых углах, и в божнице. Но сейчас он уже понимал, что таинственное, непонятное принимал за смерть, а жизнью ему представлялся слегка прикрытый косметикой распад, который охватил весь его мирок – квартиру, работу, семью, друзей, и вызвал появление вот этих вот «гиеноподобных». Куда теперь? Словно отвечая, заботливый Трофим накрыл Летягина пиджаком.