Что они разумели под Конгрессом? Довольно любопытный способ проверки, который использовали еще в XIV веке, когда заходила речь о разводе пот причине импотенции.
Муж, обвиненный в неспособности показать себя галантным партнером, требовал, чтобы его пригласили на медицинскую ассамблею. Там его просили лечь в постель с женой, и по специально данному сигналу он должен был задернуть полог и постараться быть приятным даме.
На испытание давалось два часа, и присутствовали на нем помимо врачей несколько матрон. Муж, для которого испытание было вопросом чести, мог в любой момент вызвать свидетеля, чтобы «продемонстрировать ему, в какой он прекрасной форме, а иногда и попросить констатировать свою победу».
Большую часть времени бедняга под сильным впечатлением от присутствия врачей, которые должны были оценить его «творчество», пребывал в состоянии огорчительного маразма…
По истечении двух часов эксперты отдергивали полог, осматривали простыни и фиксировали сделанные ими наблюдения. Затем они составляли отчет и передавали его судье, ждавшему в соседней комнате.
Именно такую проверку мог потребовать сеньор де Лианкур, который к тому времени обрел всю свою мужскую силу. Однако муж Габриэль боялся короля (а может быть, и выглядеть смешным). Поэтому он ограничился тем, что составил свое завещание и сделал в ней запись для потомства: «…и так как я должен подчиниться королю, также из страха лишиться жизни, я готов согласиться на расторжение брака между мной и вышепоименованной д`Эстре в результате судебного преследования, предпринятого амьенским церковным судом, и я заявляю и клянусь перед Богом и перед людьми, что делаю это против моей воли и по принуждению, из уважения к королю, не считая истинным утверждение, признание и заявление, что я являюсь бессильным и неспособным к плотскому совокуплению и деторождению…»
24 декабря 1594 года брак Габриэль я Никола был аннулирован амьенским церковным судом.
Через три дня, 27 декабря, в пять часов вечера король возвратился в Париж, окруженный группой всадников, освещавших дорогу факелами.
Ледяной ветер, пронизывавший улицу Сент-Оноре, едва не гасил пламя, а у Генриха IV, закутанного в плащ, заиндевела борода. Однако простой люд, несмотря на холод, толпился на дороге, как всегда готовый позубоскалить.
На углу улицы Отрюш молодой человек, «одетый прилично, в черное», спросил у рядом стоящего, «который тут король; ему указали на того, что был в меховых перчатках, и сказали, что это король». Неизвестный смешался с кортежем и последовал за Генрихом IV до самого Отеля дю Бушаж, где жила Габриэль д`Эстре. Там, как и все — всадники, дворяне, охрана и даже «бесчисленная вереница неизвестных людей», — без труда вошел в дом вслед за сувереном и вместе с другими достиг комнаты фаворитки.
Никем не замеченный, что было нетрудно, так как большинство людей не знали друг друга, он ухитрился проскользнуть вместе с королем. В это время взор всех присутствующих был обращен на двух вновь прибывших ко двору, господ де Раньи и де Монтиньи, которые склонились в приветствии перед королем. В тот момент, когда Генрих IV нагнулся, чтобы поднять их, молодой человек неожиданно вытащил нож из кармана и нанес королю сильный удар по лицу. Раздался «звук, как если бы кому-то дали пощечину».
— Ах, дьявол тебя забери, шутиха! — воскликнул король. — Мне кажется, она меня ранила!
— А вот и неправда, — возразила жившая при дворе шутиха, — это не я!
Никто не понял, что произошло. Поэтому, когда Генрих IV извлек изо рта зуб и показал его присутствующим, вокруг раздались возгласы удивления и началась легкая паника. Наконец Монтиньи заметил неизвестного, который стоял без движения посреди всеобщего волнения, и только руки его дрожали.
— Это только вы или я могли ранить короля, — сказал он.
Незнакомец побледнел, и охрана накинулась на него. У ног его нашли брошенный им окровавленный нож. Тут же арестованный, он заявил, что его зовут Жан Шастель, и признался, что хотел убить короля.
— Я ударил слишком высоко, — сказал он разочарованно. — Я целился в шею.
Препровожденный в Форт-л`Эвек, молодой человек был там подвергнут допросу, и судьи, которые полагали, что имеют дело с политическим покушением, вдруг с ужасом поняли, что речь идет совершенно 6 другом.
Жан Шастель был извращением и мог бы сделать себе состояние при Генрихе III, но при Генрихе IV собственные пороки его стесняли. Беда была в том, что он явился слишком поздно в этот слишком набожный мир. Во время своих долгих исповедей он без конца подробно рассказывал о своих постыдных грехах, к которым его толкали порочные наклонности. Зная, что Святой Фома решительно восставал против содомии, он в конце концов пришел к мысли, что ему никогда не получить отпущения грехов и что он умрет, погрязнув в смертном грехе. Несчастный вообразил, что если убьет короля, то в момент казни обязательно присутствующий при этом священник будет вынужден отпустить ему грехи…
Мечта его осуществилась через два дня: после того как он исповедался, его четвертовали.
Разумеется, судьи не делали публичных заявлений относительно мотивов поступка Жана Шастеля, и мы узнаем об этом от Жака де Ту, историка и друга Генриха IV. Судьи же предпочли оставить людей в убеждении, что покушение носило политический характер, а так как подвергнутый пыткам молодой человек был воспитан иезуитами, ярыми сторонниками Лиги, то последние и были обвинены в том, что являлись инициаторами заговора.
Процесс был коротким. Под нажимом короля, видевшего в этом процессе возможность избавиться от своих врагов, парижский парламент специальным декретом изгнал из королевства всех иезуитов.
Вдогонку им неслась, как и следовало ожидать, грубая брань простолюдинов, которые за девять месяцев до этого не желали признавать Генриха IV…
Оправившись от всех этих треволнений, король снова занялся маленьким Сезаром. Теперь, когда Габриэль была свободна, он мог легитимировать плод их любви, что и сделал, издав особый королевский акт, датированный январем 1595 года. Текст этого акта, мало кому известный и составленный, вероятнее всего, ближайшими советниками Габриэль, производит любопытное впечатление. Король, как бы стыдясь совершенного им поступка и желая оправдаться, старается привлечь к этому внимание страны. Напомнив, в каком состоянии он принял королевство в свои руки («близком к почти неминуемому развалу»), он добавляет:
«Все видели, что Мы его подняли из руин и с Божьей помощью вернули ему прежнюю мощь и достоинство, не жалея на это не только собственных трудов, но и собственной крови и жизни». После этого он переходит непосредственно к теме, которая его заботит, и высказывает особую надежду на то, что такие его «бесчисленная вереница неизвестных людей», — без труда вошел в дом вслед за сувереном и вместе с другими достиг комнаты фаворитки.
Никем не замеченный, что было нетрудно, так как большинство людей не знали друг друга, он ухитрился проскользнуть вместе с королем. В это время взор всех присутствующих был обращен на двух вновь прибывших ко двору, господ де Раньи и де Монтиньи, которые склонились в приветствии перед королем. В тот момент, когда Генрих IV нагнулся, чтобы поднять их, молодой человек неожиданно вытащил нож из кармана и нанес королю сильный удар по лицу. Раздался «звук, как если бы кому-то дали пощечину».
— Ах, дьявол тебя забери, шутиха! — воскликнул король. — Мне кажется, она меня ранила!
— А вот и неправда, — возразила жившая при дворе шутиха, — это не я!
Никто не понял, что произошло. Поэтому, когда Генрих IV извлек изо рта зуб и показал его присутствующим, вокруг раздались возгласы удивления и началась легкая паника. Наконец Монтиньи заметил неизвестного, который стоял без движения посреди всеобщего волнения, и только руки его дрожали.
— Это только вы или я могли ранить короля, — сказал он.
Незнакомец побледнел, и охрана накинулась на него. У ног его нашли брошенный им окровавленный нож. Тут же арестованный, он заявил, что его зовут Жан Шастель, и признался, что хотел убить короля.