— Я ударил слишком высоко, — сказал он разочарованно. — Я целился в шею.
Препровожденный в Форт-л`Эвек, молодой человек был там подвергнут допросу, и судьи, которые полагали, что имеют дело с политическим покушением, вдруг с ужасом поняли, что речь идет совершенно 6 другом.
Жан Шастель был извращением и мог бы сделать себе состояние при Генрихе III, но при Генрихе IV собственные пороки его стесняли. Беда была в том, что он явился слишком поздно в этот слишком набожный мир. Во время своих долгих исповедей он без конца подробно рассказывал о своих постыдных грехах, к которым его толкали порочные наклонности. Зная, что Святой Фома решительно восставал против содомии, он в конце концов пришел к мысли, что ему никогда не получить отпущения грехов и что он умрет, погрязнув в смертном грехе. Несчастный вообразил, что если убьет короля, то в момент казни обязательно присутствующий при этом священник будет вынужден отпустить ему грехи…
Мечта его осуществилась через два дня: после того как он исповедался, его четвертовали.
Разумеется, судьи не делали публичных заявлений относительно мотивов поступка Жана Шастеля, и мы узнаем об этом от Жака де Ту, историка и друга Генриха IV. Судьи же предпочли оставить людей в убеждении, что покушение носило политический характер, а так как подвергнутый пыткам молодой человек был воспитан иезуитами, ярыми сторонниками Лиги, то последние и были обвинены в том, что являлись инициаторами заговора.
Процесс был коротким. Под нажимом короля, видевшего в этом процессе возможность избавиться от своих врагов, парижский парламент специальным декретом изгнал из королевства всех иезуитов.
Вдогонку им неслась, как и следовало ожидать, грубая брань простолюдинов, которые за девять месяцев до этого не желали признавать Генриха IV…
Оправившись от всех этих треволнений, король снова занялся маленьким Сезаром. Теперь, когда Габриэль была свободна, он мог легитимировать плод их любви, что и сделал, издав особый королевский акт, датированный январем 1595 года. Текст этого акта, мало кому известный и составленный, вероятнее всего, ближайшими советниками Габриэль, производит любопытное впечатление. Король, как бы стыдясь совершенного им поступка и желая оправдаться, старается привлечь к этому внимание страны. Напомнив, в каком состоянии он принял королевство в свои руки («близком к почти неминуемому развалу»), он добавляет:
«Все видели, что Мы его подняли из руин и с Божьей помощью вернули ему прежнюю мощь и достоинство, не жалея на это не только собственных трудов, но и собственной крови и жизни». После этого он переходит непосредственно к теме, которая его заботит, и высказывает особую надежду на то, что такие его качества, как смелость и сила, будут унаследованы теми, кого он произведет на свет, а так как Бог пока не позволил нам иметь детей в законном браке, потому что королева, наша супруга, уже десять лет живет отдельно от нас [57]. Мы в ожидании, пока Он захочет подарить нам детей, которые смогут быть законными наследниками короны, решили приобрести их в каком-нибудь другом достойном и благородном месте, чтобы они могли послужить указанной цели, как это уже бывало с другими детьми такого же происхождения [58], которые и в этом положении часто имели заслуги и совершали великие и благородные дела. Вот почему, признавая достоинства и совершенства как души, так и тела, которыми наделена наша дорогая и горячо любимая дама Габриэль д`Эстре. Мы несколько лет назад выбрали ее как человека, достойного нашей дружбы. Мы полагали, что можем так поступить без особых угрызений совести, так как брак ее с сеньором де Лнанкуром расторгнут и никогда не был фактическим, что подтверждается их раздельным существованием и вытекающей из этого недействительностью указанного брака. И когда указанная дама после наших настойчивых преследований и даже употребления власти согласилась подчиниться и угодить нам, родился сын, который до сих пор носил имя Сезар Монсеньер. Его рано проявившиеся способности вынуждают нас, признавая в нем нашего незаконнорожденного сына, пожаловать ему грамоту по узаконению».
И чуть дальше король добавляет: «Я жалую эти земли Сезару, потому что неполноценность рождения лишает его права наследования не только короны Франции и всего, что с этим связано, но и короны Наваррского королевства, всего нашего имущества и доходов от всех владений, и тем самым ставит его в плохое положение, если он не получит упомянутой легитимации, позволяющей принимать дары и благодеяния, сделанные как Нами, так и другими. В силу всего вышеперечисленного настоящим актом Мы объявляем его нашим законным сыном, для того чтобы он мог приобретать, завещать, принимать дарение, занимать должности, получать титулы, как от Нас, так и от других наследующих нам королей…»
Парижский парламент одобрил этот акт без возражений.
Радость Габриэль, становившейся таким обраэом официальной фавориткой, была безграничной. Однако молодая женщина претендовала на иное звание. Она мечтала быть королевой Франции…
С некоторых пор она настойчиво побуждала короля развестись с Марго, которая по-прежнему жила в изгнании и была королевой только номинально. Теперь Габриэль, возобновив свои просьбы, пускала в дело все свое обаяние, была невыразимо нежна и сладострастна. В конце концов Генрих IV отправил в Юссон г-на Эрара, докладчика в Государственном совете, чтобы он встретился с его женой. Что предложил он Маргарите в обмен на корону? Двести пятьдесят тысяч экю для оплаты долгов, которые у бедняжки накопились за десять лет, пожизненную ренту и безопасное проживание. Взамен он требовал от королевы доверенность на предъявителя и устное заявление в присутствии церковного судьи о том, «что ее брак был заключен без обязательного разрешения, которое требовалось с учетом запрещенной степени их родства, и без добровольного согласия», и потому она просит его аннулировать.
Г-н Эр ар прибыл в Юссон после недельного путешествия. Судя по всему, глазам его должна была открыться престранная картина. Марго, всегда обожавшая занятия любовью, имела привычку ложиться на постель обнаженной, оставляя при этом открытым окно, «чтобы всякий, кто, проходя мимо, заглянет в него, почувствовал желание зайти и поразвлечься с нею».
Вот так докладчик в Государственном совете, строгий и достойный человек, увидел в первый раз свою королеву…
Мысль о разводе ничуть не огорчила Марго, единственным желанием которой было вырваться из Юссона. К тому же она хорошо знала, что Генрих IV никогда не призовет ее к себе. Но, как женщина изворотливая, она хотела воспользоваться возникшей ситуацией, выставить свои требования, а чтобы показать свою независимость, еще и потянуть подольше переговоры.
Внешне, однако, она вела себя с прибывшим очень почтительно. Она избегала выказывать недовольство, которое могло раздражить короля. Да и была ли она недовольна? Ей было сорок лет, и жизнь ее оказалась разбитой из-за навязанного ей брака; но в то же время благодаря царившей в стране смуте у нее было столько любовников, сколько физически одаренная женщина могла пожелать заполучить к себе в постель: маленькие и высокие, толстые и худые, старые, молодые, работяги, интеллектуалы и даже один каноник из собора Парижской богоматери, здоровяк Шуассен, о котором говорили, «что он частенько опрыскивал ей всю грудь духами»… И потом, жизнь ведь не кончилась, и она надеялась еще пожить «жизнью андрогина», как тогда принято было шутить. Единственная вещь, которая в ту минуту имела для нее значение, — покинуть замок Юссон и вернуться в Париж, где прыщеватые юнцы будут счастливы воспользоваться ее богатейшим опытом.
Корона, имущество, богатство? Ее это мало интересовало, была бы только возможность накормить тех, кто доставлял ей то единственное удовольствие, которое так влекло ее…
57
В «Сатирическом разводе» можно прочесть следующее объяснение Генриха IV, почему их брак с королевой Маргаритой оказался бесплодным: «Я сам не раз удивлялся тому, что, хотя, слава Богу, был не из самых холодных мужчин и, не в обиду этой стыдливой женщине будь сказано, немало разбросал по свету незаконнорожденных детей, как, впрочем, и она, но никогда не мог понять причину нашего совместного бесплодия, ни даже объяснить это какими-то общими причинами, несмотря на то что мне было известно, что она, к сожалению, часто подчинялась силе моих желаний, чтобы потом добровольно отдаться тысяче других, кто не мог ни претендовать, ни даже надеяться на одно благодеяние, пока она, эта сладострастная бесстыдница, как бы это попонятнее выразиться, не клала их на себя…» Действительно, можно удивляться, что Маргарита, имевшая детей от Шанваллона и Обиака, не имела их от Генриха IV…