— Думаю, что да!
— А как вы оцениваете критику Л. Толстым Шекспира? Традиционный вопрос, но разные ответы бывают.
— Думаю, что не кокетничал ли Л. Толстой, когда критиковал Шекспира, как когда критиковал царизм, Бога, утверждая свою смелость и оригинальность мышления.
Я не люблю «Воскресение» Л. Толстого. Считаю, что у Толстого в манере изображения жизни обыкновенная трехцветка, а у Достоевского есть и ультрафиолет.
— Вы — интеллектуал в литературе. А как вы относитесь к подчеркнуто интеллектуальной линии в литературе, например, во Франции — Вольтер — Франс?
Л.М. резко отрицательно оценил «цинизм» Вольтера, когда вставляют клистирную трубку в зад ангела, бросают «дохлых кошек в небо». Перо и бумага, конечно, «допускает цинизм, порнографию, но я нет, не лежит душа».
О Гете он отозвался отрицательно.
О.М. спросила: «А “чертовщина” в “Фаусте” не увлекает?»
— Нет. Другой подход. А «Вертера» можно читать только под хлороформом. Все логизировано.
— А как вы относитесь к Фолкнеру, Маркесу?
— Не могу Фолкнера читать. Маркес? Знаете, в цирке фокусник тянет изо рта необычайно пеструю, яркую ленту... У нас тоже есть подобные писатели.
— Американский критик Эдмунд Уилсон утверждал, что вы, Джон Дос-Пассос и Мальро пытаетесь создать настоящий социальный роман и отдавал предпочтение вам.
— Мальро не читал. А Дос-Пассос, у которого разные шрифты, стенограммы, раздробленность фразы? Нельзя литературу создавать на разговорном языке. Необходим элемент условности. Разговорный язык надо переводить на компьютер. Когда говоришь с читателем, надо быть застегнутым на все пуговицы и не утомлять его мусором.
Люблю Бальзака, но сейчас замечаю, что многое у классиков зад- линено. Я говорю молодым писателям, что, если на первые 15 страниц читатель потратит 80% отпущенного на Ваше произведение напряжения, то он его не прочтет. Нужно строить инженерию романа так, чтобы он постепенно, но неодолимо увлекал читателя.
15 июня 1986 г.
— Конечно, в моем возрасте ум начинает сдавать. Может быть, я поэтому плохо понимаю, что происходит, а? Но все же понимаю, что идет все как-то не так. Решили все переделывать. Но переделывались ведь первоначала самого бытия, а это требовало осторожного отношения ко всем генетическим кодам. Их нарушение и обернулось пьянством, смертельной усталостью людей...
Пришел С.В. Викулов. Пожаловался, что у него неприятности из-за публикации рассказов В. Астафьева.
Л.М. сказал, что он высоко ставит и В. Астафьева, и В. Белова, и Распутина... Блистают, переливаются в их произведениях языковые богатства. «Плотницкие рассказы» — отлично. Но хотелось бы большей масштабности, твердости, уверенности. А может, этого недостает из-за того, что в народе, крестьянстве все меньше людей, которые ходили по земле твердо, ибо глубок корень был?
А правда, что Распутина стали окружать, угождать ему люди, погубившие в свое время Твардовского? Скажите ему, что жить русскому писателю лучше всего среди своих. Иначе впоследствии он будет сожалеть, как сожалел Твардовский. Он сказал как-то Суркову: «Я попал в капкан. И на работе, и внуки даже у меня не из своих...» Вон как легко взяли они Карпова на журнал. Но это не беда. Расчетлив, сам хотел, чтобы его взяли, ждал подходящей цены. А Распутина погубят как писателя. Я уважаю народ, сохраняющий себя тысячелетие среди чужих, произнося тосты: «В следующем году — в Иерусалиме». Но русскому писателю вернее оставаться среди своих.
— Л.M., — успокоил его я, — Распутин — цельный человек, с сильным природным началом, независимым характером и большим талантом. Это не пуговица без ушка. Он всегда будет самим собой.
18 февраля 1987 г.
В «Правде» помнился фрагмент романа Леонова «Спираль». Обсуждали весь вечер. Своего рода пробный камень для публикации всего романа.
— Ирония. Все иронично, — твердил Леонид Максимович.
— Такая жестокая, испепеляющая? Вы правы. Больше нельзя церемониться ни с «нашими», ни с «вашими». Поможет ли?
— Не знаю.
20 февраля 1987 в.
Вместе сочиняли ответ на нападки по изданию Горького.
Беседовали с Леонидом Максимовичем о моем изгнании из «Нового мири» в связи с приходом нового редактора С. Залыгина. Я сказал, что абсолютно не огорчен уходом из журнала, куда меня отправляли по жесткому настоянию Отдела культуры ЦК. Был я там не ко двору. Разве, что при С. Наровчатове, который ценил меня, как специалиста. Всесильный и однозначно настроенный аппарат, состоящий в основном из очень реактивных дам, держал в руках всех редакторов, включая А. Твардовского. После смены его я встречался с Александром Трифоновичем и всегда, еще с 50-х годов, был с ним в хороших отношениях. В новую редакцию ввели шесть, кажется, человек во главе с Косолаповым. Но создали миф, что погубитель Овчаренко. Смешно. Долгое время я вообще не принимал участия в работе журнала, писал в ЦК, чтобы меня освободили, так как не хочу отвечать за то, что делается без моего участия. Солженицын, не вникая ни во что, а настроенный аппаратом, тоже не обошел меня «вниманием».