– Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять… а где же тридцатая?
– Под коленями сержанта Робертса, кровать номер четыре…
Поймав умоляющий взгляд Петы, сержант Робертс согнул ноги в коленях, убедительно демонстрируя, что под ними находится подушка.
– Хорошо, все тридцать здесь, – подвела итог старшая сестра, слегка прихлопнув стопку наволочек. – Начальник хозяйственного отдела будет доволен. Завтра он должен к нам прийти.
Величественно кивнув медсестре и проигнорировав волонтерку, она в сопровождении свиты выплыла из палаты. Однако за дверью все же поинтересовалась у своей заместительницы:
– Кто эта высокая блондиночка, которая так плохо прячет волосы под шапочкой?
– Сестра Марч, и к тому же отличная сестра. Ее дед – баронет, – благоговейно произнесла заместительница, словно этим все объяснялось.
– Форма у нее не как у всех. Слишком хорошо сидит. Наверняка эта маленькая кокетка шила ее на заказ.
Пета попрощалась с медсестрой, поблагодарила сержанта Робертса, причем столь горячо, что у того поднялась температура, помахала остальным больным, поощрительно улыбавшимся на своих кроватях, и поспешила по коридору, на ходу срывая шапочку и передник, что было строго запрещено правилами.
– Скоро, скоро, скоро я увижу Стивена!
Трясясь в красном автобусе, она всю дорогу до Сент-Джонс-Вуда молилась:
– Господи, не дай мне делать глупости и размахивать руками, иначе Стивен будет презирать меня еще больше…
Еще со времен их совместного детства Стивен любил поддразнивать ее из-за привычки махать руками.
А в это время в маленьком домике в Сент-Джонс-Вуде Элен заклинала единственную служанку начищать латунную дощечку на двери и отвечать всем звонящим, что доктор Марч вернется только через неделю, а пока пусть обращаются к доктору Блэру.
Когда ее муж спустился вниз, она сообщила:
– Звонил Эдвард и просил взять его с собой. Думаю, мы сможем это сделать?
Филип был похож на своего юного кузена: те же темные волосы, нервозность и своеобразный шарм; однако сейчас он был раздражен и не скрывал этого.
– В машине будет ужасно тесно, к тому же у нас будут неприятности, если остановят.
– Но у тебя же есть отличное оправдание: ты доктор и едешь к больному.
– Да, у деда и вправду неважное сердце.– Последовала неловкая пауза. – Ты положила в машину мою докторскую сумку?
– Ты же сам ее туда положил.
Филип об этом прекрасно знал. Он просто пытался тянуть время, как, впрочем, и его жена, потому что никому из них не хотелось возвращаться в гостиную, где Клэр «стерегла ребенка», дабы он не мешал родителям собираться. Она ушла из редакции пораньше, чтобы «выяснить отношения» перед совместной поездкой. «Нет смысла прятать голову в песок перед неизбежным, Элен… Мы должны быть честными, Филип…»
Клэр сидела, нервно потирая руки, и, опустив голову, рассматривала свои маленькие ножки. Ах, эта прекрасная головка с узлом пшеничных волос, низко лежащим на шее. Филип наверняка бы отметил, какой выразительный у нее рот, в отличие от Элен, которая считала, что Клэр слишком гримасничает, когда говорит, и этим сильно себя портит. Искренняя, страстная, нервная и вечно чего-то ищущая, она стала виновницей семейной драмы.
– Ты же знаешь, Элен, и уже давно, что мы с Филипом любим друг друга…
Элен приподняла темную бровь.
– Моя дорогая Клэр… Ну, прямо как в мыльной опере!
Прислонившись к каминной доске, Филип с несчастным видом переминался с ноги на ногу. В последние шесть лет жизнь его не баловала. Вернувшись из Америки, он получил диплом врача и открыл весьма многообещающую практику, но тут началась война и все пошло прахом. В армию его не взяли по той простой причине, что там, где до войны трудились четыре врача, надо было оставить хотя бы одного. Он пахал как проклятый по десять-двенадцать часов в день – нудная, рутинная, неприбыльная работа со страховыми пациентами из тех, кто рискнул остаться в Лондоне. Работая за четверых, он еле сводил концы с концами, измучился, поскучнел, стал раздражительным и, как следствие, охладел к жене. Элен – маленькая полная брюнетка с живым характером – никак не облегчала его судьбу. Она не сочувствовала и не проявляла нежности, сохранив в неприкосновенности свою беззаботную смешливость, которая так притягивала его когда-то. Но ведь мужчине требуется нечто большее, чем веселый смех, а теперь он и вовсе звучал безжалостно и неуместно. Клэр же была нежна и проявляла понимание. А для Элен серьезный кризис в их отношениях был всего лишь мыльной оперой.
– Это вовсе не повод для шуток, Элен, – возмутилась Клэр.
– А что еще прикажешь мне делать?