Выбрать главу

Пасмурное лицо ефрейтора прояснилось.

— Откуда вы знаете немецкий язык?

— Я был в Германии.

— Как туда попали?

— В прошлую войну попал к вам в плен. Я под Тильзитом у фермера работал. Там и вашу культуру и порядки узнал. Ваш кофе и бутерброды мне на всю жизнь запомнились.

Немец самодовольно засмеялся:

— О да! Мы любим кофе.

Лидия Николаевна поставила на стол две бутылки вина, закуску. Клера попросила разрешения завести патефон. Немцы ели с большим аппетитом. Ефрейтору очень понравилось вино, и он тянул рюмку за рюмкой.

— Скажите, пожалуйста, ваши власти могут разрешить мне открыть свою мастерскую? — спросил я.

— Конечно, разрешим, — ответил немец. — У нас никаких большевистских колхозов не будет.

— А война скоро кончится?

— Скоро, — уверенно кивнул он. — Украина уже наша, Москва окружена. До Урала дойдем, и война кончится.

— Но до Урала еще далеко.

Он презрительно махнул рукой.

— Большевикам капут. Красная Армия разбита. Большевики затопили в московском метро полтора миллиона жителей. В Москве образовалось новое правительство. Оно просит фюрера заключить мир, но мы не хотим.

Немец захмелел. Он вздумал потанцевать и, пошатываясь, подошел к Клере. Девочка так побледнела, что я испугался и решил подбодрить ее.

— Что ж ты, глупенькая! Господин офицер хочет научить тебя танцевать как следует. Извините, господин офицер, — улыбнулся я немцу: — девочке еще ни разу не приходилось танцевать с настоящим офицером.

Обер-ефрейтор остался доволен. На прощание он даже подал нам руку и сказал, что его зовут Отто. Обещал никого к нам не вселять и заходить в гости.

Когда они ушли, Лидия Николаевна, словно после тяжелой работы, устало опустилась на стул и с тревогой посмотрела на дочь, потом на меня. Я понял ее страх и подумал: «Надо, чтобы Клера меньше попадалась на глаза этому немцу».

Что же я мог еще сделать?

Утром Ларчик и Василий держались со мной очень натянуто. Из их осторожного разговора я понял: они подозревают, что я хочу поближе сойтись с немцем. Я постарался рассеять возникшее у них недоверие и обрадовал их сообщением, что, кажется, в наш дом пока никого вселять не будут.

Мы сидели в нашем домике, как осажденные, и напряженно прислушивались к каждому шагу на улице, к каждому скрипу калитки. Через три дня я не выдержал и решил пойти узнать, что делается в городе.

— Может быть, рано? — сказала Лидия Николаевна. — Пусть немножко успокоится.

Наверное, ей было страшновато с непривычки оставаться одной, но у меня уже нехватало терпения. В трудные времена самое ужасное — неизвестность и бездействие. Мне хотелось подыскать помещение для мастерской и скорее начать что-нибудь делать.

На улицах меня поразило почти полное отсутствие наших, советских людей — одни немцы. По мостовой шли легковые и грузовые автомашины с немцами, по тротуарам — немецкие солдаты и офицеры. На углах, в резиновых плащах, в касках, с большими бляхами на шее и дубинками в руках, стояли гестаповцы. Везде слышалась немецкая речь.

Каким чужим и враждебным показался мне город! Последний раз я проходил по этим улицам под непрерывными разрывами бомб, но и тогда мне не было так жутко.

На столбах, на заборах — приказы. Я все их внимательно прочел.

«Приказываю всем жителям города и его окрестностей в трехдневный срок зарегистрироваться в городской управе и в гестапо. За неисполнение приказа — расстрел.

18 ноября 1941 года.

Германская полиция безопасности».

«Приказываю всем рабочим, служащим, иженерно-техническим и другим работникам зарегистрироваться на бирже труда и работать по указанию немецких властей. Неявка на работу будет рассматриваться как саботаж, и виновные в этом будут расстреляны».

«1. Кто с наступлением темноты без письменного разрешения немецкого командования будет обнаружен на улицах города, тот будет расстрелян.

2. Движение в дневное время как по шоссейным, проселочным дорогам, так и вне дорог за городом без разрешения немецкого коменданта не разрешается. Нарушители будут расстреляны…»

А вот и пункт, непосредственно касающийся Пахомова:

«3. Во всех домах и улицах щели и входы в катакомбы должны быть немедленно заделаны прочными каменными стенками.

За неисполнение — расстрел…»

Я задумался: делают это немцы в порядке предупреждения или уже нашелся какой-нибудь предатель и донес о партизанах?

Были приказы об обязательной регистрации скота и птицы, о сдаче теплой одежды и белья для германской армии и другие приказы. И везде расстрел, расстрел… Меньшей меры наказания не было.