— Должна скоро кончиться, — нехотя отозвался один из них, круглолицый, с румяными щеками и еле заметным пушком над верхней губой.
— Япония объявила войну Америке и Англии, — добавил второй солдат, с бледными, впалыми щеками и большими серыми глазами. — Теперь вместе с Японией мы скорее победим всех.
Япония вступила в войну. Это новость!
— Ну как, Петр Иванович, Анапу взяли? — допытывался хозяин.
— Старик спрашивает, взяли ли вы Анапу. У него там дом свой, хочет поехать туда.
— Анапа? А что такое Анапа? — спросил с изумлением круглолицый.
— Это город на Кавказе.
— Нет, Кавказ возьмем после Москвы.
— После Москвы? — изумился я. — Отто давно говорил, что Москва окружена.
— А кто вы такой? — вдруг спросил меня сероглазый.
— Я хозяин мастерской, а Отто — мой хороший друг, а вот его подарок, — сказал я гордо, показывая им словарик с дарственной надписью немца.
Оба они внимательно посмотрели на надпись, потом на меня.
— Стекла вставлять умеете?
— Могу, но стекла нет.
— Пойдемте с нами.
Я подумал: «Ну влопался со своими расспросами!» Но делать было нечего. Я зашел в мастерскую, взял стеклорез и наскоро рассказал «Николаю», куда иду. Он очень встревожился.
Когда я выходил с солдатами, меня нагнал хозяин:
— Петр Иванович, а как же с Анапой?
— Да подождите вы с вашей Анапой! — раздраженно ответил я. — Вы видите, я с ними иду, чего же пристаете?
Солдаты привели меня во двор на берегу пролива. На деревянной вышке торчала пушка. Около нее стояли два солдата.
«Тюрьма», мелькнула у меня мысль.
Мы вошли в дом, где находилось человек двадцати солдат. Круглолицый что-то тихо сказал, солдаты обступили меня и начали расспрашивать, кто я, чем занимаюсь, откуда знаю немецкий язык. Я рассказал им о себе то же, что рассказывал Отто, добавив, что теперь, с помощью обер-ефрейтора, я открыл свою мастерскую.
Вдруг раздалась тревога, солдаты выскочили во двор и, вбежав на вышку, начали стрелять из пушки, оказавшейся зенитным орудием. Тут только я понял, что это не летчики, а зенитчики.
Когда тревога кончилась, два уже знакомых мне солдата вернулись в дом. Один принес какую-то раму со стеклами и показал на окно, забитое фанерой:
— Вставляй!
Я занялся работой, ожидая, что будет дальше. Солдат достал с этажерки большую книгу в красном переплете. Я сразу узнал первый том «Истории гражданской войны в СССР».
— Ленин? — немец ткнул пальцем в портрет Ильича.
— Ленин.
— Хороший человек Ленин? — пристально глядя на меня, спросил немец.
«Вот и допрос начался! — подумал я. — Что же им ответить? Сказать „плохой“ — язык не поворачивается».
Передо мной встал живой Ильич, каким я видел его в Цюрихе во время первой мировой войны. Мы говорили о моем возвращении в Россию на подпольную работу. «Отдохните немножко, тогда и поедете», сказал Владимир Ильич.
— Да, хороший человек Ленин, — ответил я решительно.
— Почему хороший? — допытывался немец.
— Ну как же! Раньше в России был царь, земля была у помещиков, рабочие работали по пятнадцати часов. Народ был темный, неграмотный. При Ленине земля перешла крестьянам, рабочие стали работать восемь часов, все дети учатся, культура стала подниматься. В Германии тоже высокая культура, — добавил я, чтобы смягчить разговор.
— Да! — самодовольно переглянулись солдаты.
— Сколько членов в партии большевиков? — спросил солдат.
— Не знаю. Я беспартийный. Читал в газете, будто шесть миллионов.
— Большевиков шесть миллионов, а населения сто девяносто миллионов. Почему же все солдаты дерутся за Сталина?
— Молодые русские очень любят драться, — ответил я серьезно. — Я сам, будучи мальчишкой, любил драться. Бывало из носу кровь бежит, а все дерешься.
Немцы переглянулись.
— А далеко до Урала? Холодно там?
— Очень холодно. Я там был. Сбежал от холодов. Но как же вы на Урал попадете? Надо сначала Москву взять.
Солдат сказал развязно:
— В Москве большевики потопили три миллиона жителей. Фюрер приказал нашей армии отойти от Москвы на тридцать километров и не входить в нее до тех пор, пока иностранные журналисты не приедут в Москву, чтобы убедиться в варварстве большевиков.
В комнату вошел ефрейтор, и солдаты оборвали разговор. Я закончил работу и ушел, обрадованный благополучным окончанием столь неожиданных приключений.
«Николай», видно, очень волновался.