Спекулянт добился разрешения на открытие комиссионного магазина и со всей энергией взялся за дело.
Теперь оставалось подыскать домик для будущей типографии.
Столярная мастерская наша уже работала. Народу к нам заходило немало, о всех городских новостях мы узнавали довольно быстро и так же быстро распространяли все, что считали нужным. В мастерской же мы узнали [70] о продающемся домике и тотчас же пошли с Лидией Николаевной его смотреть.
Домик стоял на краю города. Одна маленькая комната и прихожая с земляным полом. Из окон была видна железная дорога, проходившая метрах в ста пятидесяти. При доме имелся сарай, небольшой огород и несколько фруктовых деревьев. Под домом - погреб.
Хозяин произвел на меня отвратительное впечатление. Еще молодой, невысокий человек, аккуратно подстриженная бородка и елейная манера все время монашески-смиренно складывать руки на груди.
Он осведомился, кто я.
- Вы, значит, знакомы с германцами?
- Ну как же. Я хорошо говорю по-немецки и имею знакомство с немецкими офицерами. Один из них ухаживает за моей дочкой. Подарил ей карточку, а мне вот эту книжечку на память, - я показал ему словарик с надписью Отто.
- Прекрасно, с вами можно иметь дело! - сказал он менее елейным и более деловым тоном. - Дом стоит на русские деньги десять тысяч рублей, на немецкие - тысячу марок. Но мне бы хотелось получить немецкими. Я еду в Белоруссию, там у меня родители и приличное хозяйство.
- Зачем же вы от своего хорошего хозяйства уехали в Крым, в такую хибарку? - спросила Лидия Николаевна.
- Я бы не уехал, да товарищи большевики выгнали, - ответил он сдержанно, пощипывая усики. - Я был осужден на двадцать лет по пятьдесят восьмой, из тюрьмы удалось бежать. Пробрался в Крым. Тут все время и скрывался. Сначала у соседей, а потом уже собственными руками выстроил этот домик и жил, как в монастыре, со своими голубками.
- Какими голубками?
Он повел нас на чердак. Там ворковали и охорашивались десятка полтора голубей.
- Приятные птички, - прищурился он, - дух божий! Купите голубков. Где голубки, там и благодать божия. Один погиб. Он похоронен мною во дворе, в урне. Сохраните могилку. [71]
Я решил обязательно купить дом с этой «божьей благодатью».
Когда мы спустились с чердака, хозяин разоткровенничался и сообщил мне, что сотрудничает в полиции.
- Вон что? Хорошая работа! Чего же вам уезжать отсюда?
- Знаете, - он пожал плечами, - там, в Белоруссии, спокойнее будет. Тут море, корабли большевистские показываются. Нервирует, знаете. Беспокойство создают, и мысли разные лезут. А у вас такие мысли не появляются?
- Нет, - отрезал я. - Чего же бояться? У немцев положение прочное.
- Я знаю, что прочное, но слухов больно много.
- Ну, а если бы что случилось, - заметила Лидия Николаевна, - Отто очень любит нашу дочь. Он обещал нам: в любой момент, хотим - на машине, хотим - на самолете, прямо в Германию, в его имение.
- У вас хорошие связи. Если вы поможете мне поскорее получить в комендатуре пропуск на выезд, я, пожалуй, уступлю тысячи две.
- Как же так? - удивился я. - Сотрудничаете в полиции и не можете получить пропуск!
- Видите ли, - не без гордости сказал он, - я уже проявил себя на работе. Сделал для них кое-что полезное. Меня не хотят отпускать.
Переводчик, у которого «Маша» брала уроки, получив солидную взятку, обещал устроить этому голубеводу пропуск вне очереди. Он ничем особенно не рисковал, потому что у голубевода действительно оказалась бумажка из полиции.
Но мне не хотелось так просто его отпустить.
- Все сделано, - важно сказал я ему. - Завтра в шесть часов вы пойдете вместе с переводчиком в комендатуру и там получите пропуск вне очереди. Но нам нужно доказательство, что вы благонадежный человек и нас не подведете.
- Я же сказал, что служу в полиции!
- В полицию тоже могут пробраться разные люди. Есть ли соседи, которые вас хорошо знают?
- Ну как же! Укрывали меня от большевиков. Один рядом живет, другой - вон, напротив. [72]
- Пусть напишут, что знают вас с хорошей стороны, и подпишуться.
Он написал себе соответствующую характеристику и побежал собирать подписи.
Вскоре хозяин вернулся и радостно вручил мне рекомендацию, подписанную тремя соседями, которые прятали его при советской власти.
- Вижу сразу, что вы люди достойные. Очень хотелось бы мне с вами выпить бутылочку вина по случаю продажи дома.
- Почему же не выпить, с удовольствием, - сказал я.
- А вино у вас есть? - спросил он.
- У нас вина нет, но, может быть, жена найдет у кого-нибудь из знакомых, - я предупредительно подморгнул Лидии Николаевне.
- Не знаю как… - она пожала плечами, - конечно, можно поискать. Только имейте в виду: вино очень дорогое и продают только за марки.
- Марки у меня есть, - оживился хозяин, доставая бумажник. - Пожалуйста, сколько может стоить?
- По сто марок за бутылку.
- Вот возьмите на три бутылки.
- Раз вы такой щедрый, так и я со своей стороны ставлю две бутылки. Покупай, Лида, пять бутылок. Завтра часов на двенадцать пригласите сюда свидетелей, с которыми вы меня заодно и познакомите.
На другой день все устроилось так, как мы намечали. Агент через переводчика получил пропуск. К тремстам маркам, полученным от него на вино, мы достали еще тридцать марок. Большое затруднение возникло с советскими деньгами.
Я получил от Сироты деньги прямо из банка.
Это были сплошь десятирублевки и притом совершенно новые. У любого сразу бы возникло подозрение, откуда у меня такое огромное количество новеньких бумажек. И вот мы с Лидией Николаевной почти всю ночь мяли, пачкали и терли об пол эти десятки, чтобы придать им потрепанный вид.
С этими деньгами и пятью бутылками вина мы и явились к хозяину, который нас встретил, как хороших и уважаемых знакомых. Составили договор на имя Лидии [73] Николаевны. Подписала она, он и три соседа-свидетеля. Хорошо выпили и разговорились. Приглашенные соседи оказались «бывшими людьми»; все они были озлоблены против советской власти и занимались разными темными делами.
Клава очень огорчилась, узнав, что мы переезжаем. Она кормилась за нашим столом, да и привыкла к нам.
Вечером, когда Лидия Николаевна и Клера понесли на новое место наше имущество, Клава сказала, что ей нужно поговорить со мной.
- Вот теперь уже дело прошлое, Петр Иванович, уезжаете. А какая-то у вас странная дочка: то она вас на «ты», а то на «вы» называет…
Клера, действительно, долго не могла привыкнуть называть меня на «ты», несмотря на все предупреждения.
- Я ведь недавно женился, - вывернулся я. - Клера не моя дочка.
- Я так и думала. - Клава глядела на меня с состраданием. - Вы хоть мне и не говорили о своих семейных делах, но я догадываюсь. Вы очень несчастный человек.
- Почему вы так думаете?
- Ну как же, я женщина наблюдательная. Вы очень несчастный человек.
- Что же вы все-таки заметили?
- Лидия Николаевна у вас ненадежная. Она вам изменяет.
- Что вы говорите! - вскрикнул я, сделав испуганное лицо.
- Я давно вам хотела сказать, да думала, вы сами догадываетесь.
- Нет, я пока за Лидией Николаевной ничего не замечал.
- Ну что вы, Петр Иванович! Как вы только уйдете, так к ней то Семен, то Николай. Закроются, и все тайком, тайком от меня.
Я насторожился. Мне не приходило в голову, что эта трусиха, которая, казалось, только разрывы бомб и слышала, многое замечает.
Надо было немедленно как-то реагировать. Закрыв лицо руками, я притворился очень огорченным.
- Я думала, вы знаете, - утешительно продолжала [74] Клава. - Если вы не знали, так о чем же вы тогда так часто задумывались?
Высказанные ею подозрения сослужили мне службу. Под видом размолвки с Лидией Николаевной я часто оставался ночевать в доме Клавы и пользовался, таким образом, двумя квартирами.
Но, конечно, самая тщательная конспирация все-таки не гарантировала от всяких неприятностей.