Здесь рождалось их бессмертие.
На высоте 164,1 погиб главстаршина Павел Костенко.
Товарищи его рассказали мне, как это было.
Морская пехота штурмовала высоту. Рота, в которой служил Костенко, получила приказ взять один дзот на высоте.
Дзот был большой и угрюмо чернел на скате, словно гриб-паразит с шапкой, прилипшей к мерзлой земле.
В дзоте был пулемет. И немцы. Неистовым огнем они встретили атакующих и отбросили их.
Еще раз — вперед!
Главстаршина Павел Костенко — парторг роты — первым поднялся в атаку, после того, как наши пушки коротким налетом снарядов накрыли огневую точку. Снаряды издолбили шапку дзота, курчавые дымки обложили его. Но дзот был жив.
Немецкий пулемет стучал и стучал все громче. Пули беспощадно осыпали голый, твердый скат высоты.
Костенко, рванувшись вперед, упал на землю. Неужели и эта атака захлебнется?
Бойцы начали расползаться по скату, кто в воронку, кто за бугорок. Костенко услышал сдавленный стон, кто-то был ранен.
…Далеко до дома, очень далеко от этой крымской высоты 164,1. Но нет другого пути ни к дому, ни к жизни— только через нее, через эту высоту, с вершины которой видны бескрайние пасмурные воды Азовского моря.
Сколько бойцов прижалось к земле! Ледяной, неуютной была она, но как она согревала, какой она была дорогой защитой! Только бы не отрываться от нее, и пусть пули уходят мимо, ударяясь о камни и откалывая от них мелкие, острые кусочки.
Костенко был ближе всех к немецкому дзоту. Он подтянул к себе автомат, прижатый к боку. Прицелился и дал длинную очередь по амбразуре дзота.
Но пулемет продолжал стрелять.
Павел дышал все чаще. Злоба росла в нем.
Костенко был кавалером ордена Славы III степени — опытный воин. Он хотел испробовать все. С трудом подобравшись ближе к дзоту, он бросил в него гранату. Осколки провизжали над ним.
Но пулемет стрелял, а приказ требовал взять дзот. Он — Павел Костенко — парторг роты. Бойцы сейчас смотрят на него. В этот миг родился подвиг, хотя и не был еще совершен.
Костенко вскочил. Шепнул ли он «прощайте», в последний раз подумав о Родине, которую любил больше всего ни свете. Или сказал: «Я знаю, ты не забудешь меня!»
Он ринулся к амбразуре дзота и закрыл ее своим телом. Глухая очередь. Пули врезались ему в грудь, но Павел даже не вздрогнул, только ветер шевельнул полой его шинели.
С невероятной яростью поднялись в атаку бойцы, даже раненые врывались в траншеи врага, добивая его своим грозным оружием.
Так был взят немецкий дзот на высоте 164,1. За него ли отдал жизнь Павел Костенко? Нет.
За то, чтобы Красная Армия пришла в Берлин, в Германию. За то, чтобы навсегда был уничтожен фашистский разбой. За счастье всех наших потомков, наших детей.
Я вспомнил стихи Твардовского:
…В узкую траншею на крымской высоте принесли тело героя. Сняв шапки, стояли над ним бойцы. И никто не думал о смерти, потому что выше смерти было величие подвига, совершенного их товарищем главстаршиной Павлом Костенко.
Они поклялись отомстить за него врагу.
Штурм
В конце января начался штурм Керчи.
…Поздним вечером в порту кордона Ильич, на Тамани, батальон морской пехоты рассаживался на грузные, неповоротливые тендеры и на быстрые, как чайки, катеры, которые подняли к небу пулеметы-клювы.
Куда?
В Керчь!
Морячок, как все десантники, перевитый пулеметными лентами, перебирал тугие, послушные струны спутницы своей — гитары.
В предвечерней густеющей мгле тихо звучала песня:
— Как вы думаете, товарищ майор, — спросил хлопотавший на корме рулевой командира батальона Старшинова, как будто майор должен знать все точно, — будет луна?
Луна!.. Не скучали, не вздыхали разве о ней моряки? А теперь никто не хочет, чтобы она появилась. Луна— предатель десантников. Когда она выкатывается из-за тучи, и черные контуры кораблей вырастают над водой, как тени, как ее только не проклинают, эту луну, и некуда от нее деться!
Уж так ругаем, кажется, — сказал один моряк, — что от стыда взяла бы да закатилась…