На пароме стало тихо.
В какой-то неуловимый миг Камозин вывернулся из-под «Мессера», пронесся над волнами, на которых трепетали белые гребешки, и скрылся за сопкой на Тамани.
«Мессер», не успев выйти из пике, врезался в воду с таким шумом, словно разбился о камни.
Так дрался Камозин, бесстрашный и неуловимый.
День шел за днем.
Часто голос станции наведения звенел в эфире:
— Камозин, слева «худые»! «Худые» слева!
— Вижу! — отвечал Камозин.
И радисты перехватывали крики немцев:
— Ахтунг — Камозин!
— Внимание — Камозин!
Немцы испытали удары Камозина в небе над Кавказом, Таманью, Крымом и хорошо знали его. Они боялись Камозина.
…Как-то вечером на таманской дороге по пути в редакцию я встретил нашего фотокорреспондента.
— Откуда? — спросил я.
Он ответил:
— С аэродрома. Фотографировал Героя Советского Союза Камозина. Он сбил сегодня тридцать третий самолет.
Подвиг Павла Костенко
— Как в Керчи?
Этот вопрос задавали всем, кто возвращался с «крымского пятачка» на берег Тамани. По утрам, а иногда ночью, сюда доносился громкий гул канонады. Знали, что бои шли за Булганак или за высоты на правом фланге, что туда высадился десантом гвардейский полк Героя Советского Союза Главацкого, и все-таки спрашивали:
— Как дела в Керчи? Вот вцепился немец в нее!
…Шли бои на правом фланге, где гвардейские полки и морская пехота штурмовали немецкие позиции, чтобы соединиться с десантниками Главацкого, которые высадились в тыл врагу с Азовского моря.
Я сидел в низком блиндаже и при свете коптилки читал листки короткого политдонесения из бригады морской пехоты за 11 января 1944 года: «Главстаршина Павел Костенко на высоте 164,1 повторил легендарный подвиг Александра Матросова, закрыв своей грудью амбразуру немецкого дзота».
По тропинке, увязая в грязи, с холма на холм я пошел в бригаду морской пехоты к высоте 164,1, разыскав на карте ее отметку, затерявшуюся среди зигзагов горизонталей и коричневых пятен сопок. Сердитый ветер дул с бушующего моря.
Я думал о том, что, когда люди будут изучать историю Великой Отечественной войны нашего времени, они назовут Москву, Ленинград, Одессу, Севастополь и Сталинград.
Но вспомнит ли кто высоту 164,1? Ее должны вспомнить. Здесь, на высоте, отмеченной в картах цифрой 164,1, не щадили жизни советские бойцы, сыны Родины.
Здесь рождалось их бессмертие.
На высоте 164,1 погиб главстаршина Павел Костенко.
Товарищи его рассказали мне, как это было.
Морская пехота штурмовала высоту. Рота, в которой служил Костенко, получила приказ взять один дзот на высоте.
Дзот был большой и угрюмо чернел на скате, словно гриб-паразит с шапкой, прилипшей к мерзлой земле.
В дзоте был пулемет. И немцы. Неистовым огнем они встретили атакующих и отбросили их.
Еще раз — вперед!
Главстаршина Павел Костенко — парторг роты — первым поднялся в атаку, после того, как наши пушки коротким налетом снарядов накрыли огневую точку. Снаряды издолбили шапку дзота, курчавые дымки обложили его. Но дзот был жив.
Немецкий пулемет стучал и стучал все громче. Пули беспощадно осыпали голый, твердый скат высоты.
Костенко, рванувшись вперед, упал на землю. Неужели и эта атака захлебнется?
Бойцы начали расползаться по скату, кто в воронку, кто за бугорок. Костенко услышал сдавленный стон, кто-то был ранен.
…Далеко до дома, очень далеко от этой крымской высоты 164,1. Но нет другого пути ни к дому, ни к жизни— только через нее, через эту высоту, с вершины которой видны бескрайние пасмурные воды Азовского моря.
Сколько бойцов прижалось к земле! Ледяной, неуютной была она, но как она согревала, какой она была дорогой защитой! Только бы не отрываться от нее, и пусть пули уходят мимо, ударяясь о камни и откалывая от них мелкие, острые кусочки.
Костенко был ближе всех к немецкому дзоту. Он подтянул к себе автомат, прижатый к боку. Прицелился и дал длинную очередь по амбразуре дзота.
Но пулемет продолжал стрелять.
Павел дышал все чаще. Злоба росла в нем.
Костенко был кавалером ордена Славы III степени — опытный воин. Он хотел испробовать все. С трудом подобравшись ближе к дзоту, он бросил в него гранату. Осколки провизжали над ним.
Но пулемет стрелял, а приказ требовал взять дзот. Он — Павел Костенко — парторг роты. Бойцы сейчас смотрят на него. В этот миг родился подвиг, хотя и не был еще совершен.
Костенко вскочил. Шепнул ли он «прощайте», в последний раз подумав о Родине, которую любил больше всего ни свете. Или сказал: «Я знаю, ты не забудешь меня!»
Он ринулся к амбразуре дзота и закрыл ее своим телом. Глухая очередь. Пули врезались ему в грудь, но Павел даже не вздрогнул, только ветер шевельнул полой его шинели.
С невероятной яростью поднялись в атаку бойцы, даже раненые врывались в траншеи врага, добивая его своим грозным оружием.
Так был взят немецкий дзот на высоте 164,1. За него ли отдал жизнь Павел Костенко? Нет.
За то, чтобы Красная Армия пришла в Берлин, в Германию. За то, чтобы навсегда был уничтожен фашистский разбой. За счастье всех наших потомков, наших детей.
Я вспомнил стихи Твардовского:
…В узкую траншею на крымской высоте принесли тело героя. Сняв шапки, стояли над ним бойцы. И никто не думал о смерти, потому что выше смерти было величие подвига, совершенного их товарищем главстаршиной Павлом Костенко.
Они поклялись отомстить за него врагу.
Штурм
В конце января начался штурм Керчи.
…Поздним вечером в порту кордона Ильич, на Тамани, батальон морской пехоты рассаживался на грузные, неповоротливые тендеры и на быстрые, как чайки, катеры, которые подняли к небу пулеметы-клювы.
Куда?
В Керчь!
Морячок, как все десантники, перевитый пулеметными лентами, перебирал тугие, послушные струны спутницы своей — гитары.
В предвечерней густеющей мгле тихо звучала песня:
— Как вы думаете, товарищ майор, — спросил хлопотавший на корме рулевой командира батальона Старшинова, как будто майор должен знать все точно, — будет луна?
Луна!.. Не скучали, не вздыхали разве о ней моряки? А теперь никто не хочет, чтобы она появилась. Луна— предатель десантников. Когда она выкатывается из-за тучи, и черные контуры кораблей вырастают над водой, как тени, как ее только не проклинают, эту луну, и некуда от нее деться!
Уж так ругаем, кажется, — сказал один моряк, — что от стыда взяла бы да закатилась…
Майор посмотрел на небо:
— Нет, не будет луны.
Небо в рыхлых облаках. Нигде не видно на воде серебристой дорожки. И все-таки кое-кто говорил: как бы луна не появилась.
Тонко звенели струны в темноте. Моряк пел:
…Я помню январское утро, в которое мы с трудом по грязной дороге через железнодорожную насыпь выбрались на окраину Керчи.
Вся она была изрыта зигзагами траншей. Наша артиллерия и гвардейские минометы — «Катюши» неожиданным и разрушительным ударом подготовили прорыв переднего края обороны врага.