В дзоте был патефон и к нему одна пластинка: «Песни о Родине». Бойцы не жалели на немцев патронов, в передышку делили паек, а кто-нибудь говорил:
— Заведи-ка песню!
Старый патефон, который бог весть как попал в дзот, звенел, и иголки точили на диске.
Быков стал мечтать о Севастополе. Ему хотелось освободить этот город и землю, в которой был дзот, и в нем звучала «Песня о Родине». Быкову казалось иногда, что Лаптев знает что-то большее, чем он, хотя он был лучшим пулеметчиком, и Лаптев у него учился. Это большее: боевой путь — от Севастополя и вновь к нему через керченский десант.
Бойцы-десантники каждый день вели бои. Тогда они шли за высоту 133,3, которая угрюмо возвышается над полем, изрытым воронками. Керчь была в руках немцев, они напрягали усилия, чтобы удержать ее и сбросить десант в море.
Быков поддерживал атаку высоты 133,3.
Он перебежал со своим «Максимом» вперед и установил его в траншее, в которую одной гусеницей уткнулся полуобгоревший немецкий танк.
Потом Быков послал двух своих бойцов за патронами.
Он остался один, с «Максимом» и шестью коробками пулеметных лент. Он не знал, что сейчас будет немецкая контратака. Никто еще не знал этого.
Немцы показались густой цепью. И Быков вдруг понял, что начинается самый серьезный бой в его жизни.
«Максим» Быкова заработал, и первая цепь немцев залегла. Начали рваться немецкие мины — около самой траншеи. От прямых попаданий она кое-где обвалилась.
Быков с трудом пробрался в другой край траншеи, и снова немцы залегли под ливнем стрекотавших пуль, едва поднявшись. Тогда показалась вторая цепь. Но Быков не подпустил ее к первой, которая лежала.
Быков стрелял, а немцы теперь перебирались ползком, и Быков внезапно оборвал очередь, когда увидел, что у него осталось три ленты.
Он ждал, что немцы поднимутся. Но опять начали рваться мины. Все чаще и чаще. Разрыв — и тонко поют осколки.
В это время Быков свернул самокрутку и закурил. Он курил и прижимался к траншее, когда выла и шипела мина, и поглядывал на немцев, которые ждали конца минометного налета.
Быков знал, что к нему в траншею никто не сможет пробраться. К нему действительно посылали трех бойцов с патронами, но они не прошли.
Где сейчас Лаптев? Он был в резерве командира батальона. Где он сейчас?
Ну, вот. Обе цепи, больше трехсот немцев, поднялись. Идите, зеленые гадюки! Строчите из автоматов! Идите ближе. Быков припал к «Максиму» и ждал. Он хотел, чтобы они перестали его бояться. Он хотел, чтобы они совсем перестали его бояться и подошли ближе. Тогда он их встретит. Вот они уже выпрямились. Они бегут. Что же, Быков, ты совсем не будешь стрелять!
Огонь — неожиданно, как грозовой ливень. «Максим», теперь твое слово! Мы не пропустим их.
Быков все время сохранял хладнокровие. Он не подпустил немцев на бросок гранаты. Страшным огнем в упор он разорвал их цепь на клочки, немцы начали падать— мертвые, другие повернули и кинулись бежать, но тоже падали, им негде было укрыться, Быков расстреливал их, и какой-то немецкий офицер кричал и кричал, собирая уцелевших солдат.
Потом Быков перетянул пулемет на старое место, где начал бой. Траншейка была короткая — всего двадцать метров, и он сделал это скорее по привычке.
Он снова закурил. Капельки пота на лбу стали теплыми. Быков много курит после этого дня.
…Как они сидели в траншее с Лаптевым, накрывшись плащ-палаткой и разговаривали, когда это было? Всего два дня назад. Ночью шел дождь, и они накрылись плащ-палаткой вдвоем и говорили о том, что оба пойдут учиться и станут командирами.
— Еще повоюем, пожалуй, лейтенантами?
— Наверно. Обязательно пулеметчиками. А домой не хочется?
— В отпуск хорошо бы после Крыма. Только далеко. А учиться на пулеметчиков, больше никуда.
— Запахни-ка тот конец, капает за воротник мне, Костя.
Как хорошо было под плащ-палаткой, и дождь моросил.
…Когда немцы пошли четвертый раз в контратаку, Быков зарядил пулемет последней лентой. Но вот и в ней патроны кончаются, они ползут, тускло поблескивая гильзами, и немецкая пуля взвизгнула и пробила кожух. Вода струйкой потекла по его ребрам.
А немцы идут…
Когда немецкая пуля пробила кожух, Быков услышал, что кто-то еще открыл огонь по немцам сбоку. Каким родным показался ему привычный и сильный стук «Максима»!
Это стрелял Лаптев. Он пробрался на сопку сбоку и косил теперь немцев. На сопке разрывались снаряды и мины, но Лаптев не замечал ничего, он только видел, какая густая цепь немцев шла на Быкова.
В тот день два пулеметчика истребили больше двухсот вражеских солдат, которые отчаянно рвались вперед.
В каменоломнях Аджи-Мушкая, где была землянка командира батальона, Быков и Лаптев встретились.
— К тебе никто не мог пробраться, — сказал Лаптев, — мне удалось. Я расчет не взял, а один пробрался с пулеметом.
Потом они ушли вместе по узкой и темной штольне обнявшись за плечи, и спали ночь и день, который им отвели на отдых.
Так они дрались на Керченском полуострове, и так Лаптев спас жизнь другу.
— Досадно, что его нет сейчас с нами, сказал мне Бы ков после боя на Херсонесе. — Он, конечно, знает, что Севастополь взят. Теперь добавлю к письму, что и я был здесь. Ему будет приятно. Когда его ранило на высоте 133,3, он думал, что не выживет. Вздохнул так. Севастополя, говорит, я не дождался.
…На курсах младших лейтенантов в группе курсантов, уезжавших в Нормальное училище на Кавказ, я увидел Героя Советского Союза. Это был очень красивый сержант, с черными, гладко зачесанными волосами. У него был скрученный косой рубец на шее от пулевой раны.
— Как ваша фамилия? — спросил я.
— Сержант Константин Лаптев.
Ну, конечно, мы разговорились о Быкове! И Лаптев рассказал мне, что когда его ранило на высоте 133,3, то вынес его Быков. Ранил Лаптева немецкий снайпер, а Быков не испугался, немецкий снайпер пришел в бешенство, но Быков все же приполз к Лаптеву, и перевязал его, и сам вынес в укрытие, и еще раз перевязал в окопе. Так в разное время они спасли жизнь друг другу.
Они очень крепко дружили. Так жила вся рота. Ты, Родина, необозримая, могучая — с полями бескрайними, с шумными лесами, горными вершинами, с широкими реками, над которыми небо залито солнцем или синеет сквозь ветви, сделала бойцов братьями.
Когда Быков в Указе о присвоении ему звания Героя Советского Союза нашел имя и Константина Лаптева, ему показалось, что сам Сталин все время следил за ними, за тем, как они дрались, изгоняя немецких захватчиков из Крыма.
Еще одна запись в моем блокноте: Быков сделал последний выстрел на мысе Херсонес. Он оставил пулемет у расчета, а сам схватил винтовку и побежал к камням, на которые набегали волны, разбиваясь в брызги. Он убил немецкого офицера, и тот упал в воду.
Быков увидел лодку. Она качалась на волнах. В ней был груз и три немца. Многие немцы, загнанные в воду, поднимали руки и выходили на берег. А эти трое в лодке отчаянно гребли, удаляясь от мыса.
Быков лег за камень и прицелился. Он сделал три выстрела — три пробоины в лодке. Немцы закричали. Лодка наклонилась, и потом ее захлестнула волна.
Сержант Юрий Быков присел на камень на берегу мыса Херсонес. Волны Черного моря бежали к его ногам. Лодка и немцы не показались на поверхности после третьего выстрела. Наступила тишина.
Крымская земля здесь кончалась, и стало ясно, что весь Крым очищен от немецких захватчиков.
Это было 12 мая 1944 года.
