Матвей Иванович и Иван Антонович, вкратце рассказав писателю об операции в Ломовке, перешли к итогам:
«Вы пишете в листовке: «Истреблять чумных крыс — вот первая мера профилактики». Так мы и делаем. За последние два месяца мы уничтожили 2500 гитлеровцев, разбили 13 немецких гарнизонов, 13 дзотов. Довооружились немецкими минометами и пулеметами.
Дновцы — специалисты по паровозам. И вот за последний, май месяц мы пустили под откос 5 вражеских поездов с живой силой врага. Им не удалось добраться до фронта… Немцы бросили сейчас против нас 5000 фашистов регулярной армии. Они поставили целью уничтожить нас, захватить советские районы, завоеванные и удерживаемые нами в тылу врага. Однако 2000 гитлеровцев уже нашли здесь свою могилу. Уничтожить все пять — такова наша клятва.
И ее мы сдержим.
До свидания, дорогой Илья Григорьевич. Доброго вам здоровья!
Это послание ушло на Большую землю самолетом. Отправляли его бережно, завернув и в бумагу, и в обрезок домотканого полотна, и даже в кусок клеенки, — мало ли что случится в пути.
Ответа не было долго.
— Может, не получил? — иногда сомневались Тимохин и Шматов.
— Всякое случается. Только не хочется верить в это. Наверное, просто некогда писателю.
Но письмо все-таки дошло до Эренбурга. В самый разгар боев с июньской карательной экспедицией от него пришел в редакцию «Дновца» ответ:
«Дорогие товарищи!
Сердечное спасибо за письмо. Трудно вам передать, как меня обрадовал привет от наших героических партизан. С радостью буду вам полезен чем могу. Посылаю вам сборник статей. Крепко жму руки. Желаю сил и удачи.
Надо ли говорить, сколько радости было и у инициаторов письма, и у всех, от чьего имени они выступали.
Высокая оценка
Лето обещало быть сухим, жарким. Во всяком случае, старик Липатыч именно так предсказывал. Жил он на хуторе недалеко от Яборкова. По всей вероятности, о барометре старик имел слабое понятие, но предсказывать погоду умел. И температуру определял — по-своему, но верно.
— Что нонче на дворе, Липатыч? — бывало по зиме интересовались разведчики.
— Двадцать, ребятушки, — отвечал дед.
— А по чем же ты отгадываешь?
— Смотря, за что мороз щиплет. Если за уши тягает — значит, двадцать. Ежели за нос — тогда, почитай, двадцать пять. Ну а если ногам в валенках мерзко — все тридцать с гаком.
— А летом как же, Липатыч?
— Опять же, где и как пот прошибает. Лоб в испарине, рубаха на спине мокрая, либо бороду хоть выжимай — на всё свои градусы. Это понимать нужно.
Забавный был старик. Добрый, умудренный житейским опытом. Редко, когда разведчики не наведывались к нему на хутор.
— Теперь и без хлеба не пропадем, — сообщил он в последний раз ребятам. — На заячьей капустке, ростках хвоща, дудках камыша и то прокормиться можно. Так что не робейте, если фрицы в лесу запрут.
Лесные болота к этому времени подсохли, обозначив ходовые тропы, покрылись сочными кустиками брусники, черники, морошки. На полянах и лугах неумолчно жужжали вокруг цветов трудолюбивые шмели и пчелы. Иной раз, глядя на такие мирные картины природы, казалось, что нет войны. Но так только казалось… Да и то мгновение!
Генерал Шпейман, командующий войсками охраны тыла северной группировки немецко-фашистских армий, как только подсохли дороги, вновь бросил свои подразделения к границам Партизанского края. К регулярным вражеским войскам, в частности 163-й пехотной дивизии, присоединился и специальный карательный батальон. Вновь разгорелись горячие бои у Мякшина и Релок, у Крутца и Сосниц. Пять тысяч гитлеровцев, двадцать танков и самоходных орудий, десять самолетов составили ударную силу очередной карательной экспедиции.