7 сентября командир Второй бригады Николай Григорьевич Васильев и комиссар бригады Сергей Алексеевич Орлов получили радиограмму, подписанную начальником Ленинградского штаба партизанского движения Михаилом Никитичем Никитиным: «…рассредоточиться, сохранить личный состав. Новое место базирования — леса вокруг озера…» Командование бригады быстро направило в полки связных с приказанием быть готовыми к выполнению нового задания. Заканчивался приказ словами: «О порядке выхода ждите дополнительных указаний».
«Плохая примета, герр майор…»
Начальник военно-полевой комендатуры генерал Йозеф Руппрехт нервничал. Он бегал по кабинету с раскрасневшимся лицом, поглядывал в окно и, не успев докурить одной папиросы, хватался за другую. Внешне он напоминал хорька, попавшего в западню.
Волноваться было о чем: только что ему доложили, что карательный батальон Шивека потерял вдруг след «ночных призраков». Еще вчера они были и у Серболова, и у Папортно, и у Вязовки, а сегодня…
Он позвонил по телефону в отдел разведки.
— Слушаю вас, герр генерал, — звонко щелкнув каблуками, произнес вошедший по его вызову майор Хаунспергер. — Что прикажете?
— В сотый раз, черт возьми, спрашиваю: где оперативная сводка для командующего? Где план уничтожения партизанских баз?
Ганс Хаунспергер, толстогубый, мордастый начальник оперативно-разведывательного отдела комендатуры, юрист по образованию, был один из тех флегматичных гестаповцев, которых трудно было удивить даже чем-либо сверхъестественным.
— В пути, мой шеф. Но вы же сами знаете: дороги в этом крае совсем не похожи на Кайзер-Вильгельм-штрассе…
— Мне не философия нужна. Если и на этот раз сводка или план затеряются, я вынужден буду отправить вас, майор, к его личному адъютанту.
Рандеву с адъютантом командира корпуса Хаунспергеру не улыбалось: недавно адъютант, вернувшись из Новгорода, привез редкостный сувенир — пепельницу и тарелку, сделанные из украденного золота Юрьева монастыря. В обмен на них он разыскивал обладателя паникадила Бориса Годунова из Софийского собора Новгородского кремля. И как раз оттуда дня три назад приехал Хаунспергер. Где-то теплилась у адъютанта надежда, что, может быть, именно майор прихватил эту дорогую реликвию. Он позвонил тогда:
«Слушайте, Ганс, если вам посчастливилось заиметь новгородское паникадило Годунова, я готов отдать вам за него не только мои золотые сувениры и все, что останется от «незамиренного бандитского края», но и в придачу к ним — отличную ферму в Пруссии, наследованную мне милым бездетным дядюшкой…»
Майор в ответ на это предложение совершенно безразличным тоном сказал:
«Знаете, герр оберет, ваши условия могли бы заинтересовать кое-кого из гестапо…» Он многозначительно вздохнул, опустил руку и — о, ужас! — смахнул со стола серебряную фигурку орла с фашистской свастикой в когтях. «Плохая примета, черт возьми!» — подумал он.
«Почему, майор?»
Ехидно прищурившись, Хаунспергер ответил:
«Скажу по секрету: командир корпуса сам давно претендует на это паникадило — в качестве подарка своему родственнику, бургомистру города Инстербурга. Так же, как и на памятник «Тысячелетие России». Не советовал бы вам стать одним из его соперников… Об этом непременно узнают в ведомстве небезызвестного вам группенфюрера Генриха Мюллера».
«Тогда нам не сговориться. Желаю успеха! Хайль Гитлер!»
Они действительно не сговорились. И не потому, что делили «шкуру неубитого медведя», а потому, что партизаны задали им и их начальству решение совершенно иных задач. Упавший со стола орел и вправду оказался плохой приметой: окружить и полностью разгромить «ночных призраков» в Партизанском крае опять не удалось. Уже в четвертый раз подряд!
Отражая атаки больших карательных и армейских сил врага, запутывая свои следы, продолжая дуэль с агентурой абвера, СД, гестапо и ГФП, партизаны рассредоточились, скрылись, уйдя из-под самого носа гитлеровцев в неизвестных направлениях.
Многое отдали бы Шпейман, Рокк, Руппрехт, Финдайзен, Шивек, Рисс, Гришаев, Хуанспергер и им подобные за то, чтобы схватить, сжечь, перевешать всех этих неуловимых… Многое, если б могли… Но одного их желания было мало.