Выбрать главу
Колись давай, моя подруга, тебе, пожалуй, сотня лет, прошла через какие руки, чей украшала кабинет?
Торговца, сыщика, чекиста? Ведь очень даже может быть, отнюдь не всё с тобою чисто и страшных пятен не отмыть.
Покуда литеры стучали, каретка сонная плыла, в полупустом полуподвале вершились темные дела.
Тень на стене чернее сажи росла и уменьшалась вновь, не перешагивая даже через запекшуюся кровь.
И шла по мраморному маршу под освещеньем в тыщу ватт заплаканная секретарша, ломая горький шоколад.
1998

«Вот здесь я жил давным-давно — смотрел…»

Вот здесь я жил давным-давно — смотрел кино, пинал говно и, пьяный, выходил в окно. В окошко пьяный выходил, буровил, матом говорил и нравился себе, и жил. Жил-был и нравился себе с окурком «БАМа» на губе. И очень мне не по себе, с тех пор, как превратился в дым, А так же скрипом стал дверным, чекушкой, спрятанной за томом Пастернака, нет, — не то. Сиротством, жалостью, тоской, не музыкой, но музыкой, звездой полночного окна отпавшей литерою «а», запавшей клавишею «б»: Оркестр играет на трубе — хоронят Петю, он дебил. Витюра хмуро раскурил окурок, старый ловелас, стоит и плачет дядя Стас. И те, кого я сочинил, плюс эти, кто взаправду жил, и этот двор, и этот дом летят на фоне голубом, летят неведомо куда — красивые как никогда.
1998

«Трамвай гремел. Закат пылал…»

Трамвай гремел. Закат пылал. Вдруг заметался Серега, дальше побежал, а мент остался.
Ребята пояснили мне: Сереге будет весьма вольготно на тюрьме — не те, кто судят
страшны, а те, кто осужден. Почти что к лику святых причислен будет он. Мента — на пику!
Я ничего не понимал, но брал на веру, с земли окурки поднимал и шел по скверу.
И всё. Поэзии — привет. Таким зигзагом, кроме меня, писали Фет да с Пастернаком.
1998

Беженцы

В парке отдыха, в парке за деревьями светел закат. Сестры «больно» и «жалко». Это — вырвать из рук норовят[57]
кока-колу с хот-догом, чипсы с гамбургером. Итак, все мы ходим под Богом, кто вразвалочку, кто кое-как
шкандыбает. Подайте, поднесите ладони к губам. Вот за то и подайте, что они не подали бы вам.
Тихо, только губами, сильно путаясь, «Refugee blues» повторяю. С годами я добрей, ибо смерти боюсь.
Повторяю: добрее я с годами и смерти боюсь. Я пройду по аллее до конца, а потом оглянусь.
Пусть осины, березы, это небо и этот закат расплывутся сквозь слезы, и уже не сплывутся назад.
1998

«Я улыбнусь, махну рукой…»

Я улыбнусь, махну рукой, подобно Юрию Гагарину, Какое чудо мне подарено, а к чуду — ключик золотой.
Винты свистят, мотор ревет, я выхожу на взлет задворками. Убойными тремя семерками заряжен чудо-пулемет.
Я в штопор, словно идиот, вхожу, но выхожу из штопора, крыло пробитое заштопаю, пускаюсь заново в полет.
В невероятный черный день, я буду сбит огромным ангелом, и, полыхнув зеленым факелом, я рухну в синюю сирень.
В малюсенький, священный двор, где детство надрывало пузико. Из шлемофона хлещет музыка, и слезы застилают взор.
1998

«Не вставай, я сам его укрою…»

Не вставай, я сам его укрою, спи, пока осенняя звезда светит над твоею головою и гудят сырые провода.
Звоном тишину сопровождают, но стоит такая тишина, словно где-то четко понимают, будто чья-то участь решена.
Этот звон растягивая, снова стягивая, можно разглядеть музыку, забыться, вставить слово, про себя печальное напеть.
Про звезду осеннюю, дорогу, синие пустые небеса, про цыганку на пути к острогу, про чужие черные глаза.
И глаза закрытые Артема видят сон о том, что навсегда я пришел и не уйду из дома… И горит осенняя звезда.
1998

«Есть в днях осенних как бы недомолвка…»

Есть в днях осенних как бы недомолвка, намек печальный есть в осенних днях, но у меня достаточно сноровки сказать «пустяк», махнуть рукой — пустяк.
Шурует дождь, намокли тротуары, последний лист кружится и летит. Под эти тары-бары-растабары седой бродяга на скамейке спит.
Еще не смерть, а упражненье в смерти, да вот уже рифмует рифмоплет, кто понаивней «черти», а «в конверте» кто похитрей. Хочу наоборот.
Вот подступает смутное желанье купить дешевой водочки такой, да сочинить на вечное прощанье о том, как жили-были, боже мой.
вернуться

57

Вариант первой строфы:

В парке отдыха ярко

за деревьями светит закат.

Так глядят они жалко

и все вырвать из рук норовят…