163. По-прежнему в небольшой комнате с крашеным полом, среди сохнущих детских пеленок и стука швейной машинки. — «Швейная машинка была продана» (БЭ. С. 37).
164. …его окружали молодые поэты, его страстные и верные поклонники, для которых он был божеством. — Ср. в мемуарах одного из молодых тогда одесских стихотворцев: «…я принял отважное решение, отправился на Пушкинскую улицу, в редакцию „Одесских новостей“ <…> меня принял высокий, с седым вихром, чуть сутулый консультант в мятых парусиновых брюках и толстовке, — одет не по-зимнему. Рукой с необычайно длинными ногтями он отстранил мою тетрадку, сказал, хрипло дыша: „Стихи надо читать вслух“ <…> „Так слушайте. Багрицкий буду я. Вы ничего не знаете. Приходите ко мне в воскресенье вечером на Дальницкую. Вам известно, где находится джутовая фабрика?“ — „Да, в конце Молдаванки, за Степовой“.
Я пришел по указанному адресу. Халупа. Прихожей не было. Дверь вела сразу в комнату. Она освещалась сверху, фонарем, под которым стояло корыто (или лоханка): видимо, фонарь протекал, южные зимы часто дождливые. Постепенно я привыкал к темноте. Увидел Лидию Густавовну, молодую, в пенсне, возившуюся у „буржуйки“ <…> Маленький мальчик Сева пытался выстрелить из игрушечного ружья. Багрицкий, полулежа на чем-то самодельном, стал мне читать поэтов двадцатого века — Блока, Анненского, Ходасевича, Мандельштама, Клюева, Гумилева <…> Его чуть хриплый, задыхающийся голос стал неожиданно звонок, певуч, крепок. До сих пор этот голос живет в моих ушах блоковскими „Шагами командора“, „Коллежскими асессорами“ Случевского» (Липкин С. И. Страничка автобиографии // Липкин С. И. Декада. М., 1990. С. 6–7).
165. Тут Лида и Севка, тут хорошая брынза, дыни, кавуны, вареная пшенка… и вообще есть литературный кружок «Потоки». — Кружок «Потоки» (полное название — «Потоки Октября») был организован при Одесских железнодорожных мастерских в первой половине 1920-х гг. «…к названию кружка „Потоки“» Багрицкий «прибавлял два слова и говорил: „Потоки патоки и пота“» (Данилов Н. // О Багрицком 1973. С. 79).
166. — Что слава? Жалкая зарплата на бедном рубище певца, — вяло сострил он, понимая всю несостоятельность этого старого жалкого каламбура. — Каламбурно обыгрываются пушкинские строки из ст-ния «Разговор книгопродавца с поэтом» (1824): «Что слава? — Яркая заплата // На ветхом рубище певца».
167. — За такие остроты вешают — сказал я с той беспощадностью, которая была свойственна нашей компании. — Ср. в мемуарах З. Шишовой: «…мы <…> вели себя, как передравшиеся щенки. Ругали друг друга за каждую слабую (по нашим тогдашним понятиям) строку, подмечали слащавость, подражательность. Писали друг на друга пародии» (Шишова З. К. // Об Олеше. С. 37–38). Ср. также в воспоминаниях П. Ершова: «Катаев обычно рубил с плеча, безжалостно критикуя слабые места. Олеша же, маленький, коренастый, ширококостный, задирал дрыгающие ножки в несоразмерно больших ботинках, морщился не то от смеха, не то от боли и жалобно стонал: ой, плохо! ох, как плохо…» (Зеленая лампа. С. 3).
168. Он посмотрел на увеличенный фотографический портрет военного врача в полной парадной форме — покойного мужа его жены.
Птицелов чрезвычайно почтительно относился к своему предшественнику и каждый раз, глядя на его портрет, поднимал вверх указательный палец и многозначительным шепотом произносил: — Канцлер! — В рассказе К. «Бездельник Эдуард» фигурирует «большой портрет» Лидочкиного «покойного мужа, бородатого военного врача с портупеей через плечо» (БЭ. С. 14). Ср., однако, в записях Г. И. Полякова: «Багрицкая вспоминает, как в первые годы военного коммунизма, когда нечем было топить печь, <Багрицкий. — Коммент.> без всякого сожаления сжег портрет ее первого мужа» (Спивак. С. 129).
169. Мы прохаживались вдоль готового отойти поезда. Птицелов кисло смотрел на зеленые вагоны третьего класса, бормоча что-то насчет мучений, предстоящих ему в жестком вагоне, в духоте, в тряске и так даже, он даже вспомнил при сей верной оказии Блока: «…молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели…» — Из ст-ния Ал. Блока «На железной дороге» (1910).
170. — Мы поедем вот в этом вагоне, — сказал я и показал пальцем на сохранившийся с дореволюционного времени вагон международного общества спальных вагонов с медными британскими львами на коричневой деревянной обшивке, натертой воском, как паркет. — Ср. с рассказом Л. Г. Багрицкой в изложении Г. И. Полякова: «В период жизни в Одессе был один знакомый литератор по фамилии Харджиев. Багрицкий донашивал его старые вещи. Когда Багрицкий уезжал с Катаевым в Москву, Катаев взял два билета в международный вагон. Жена постаралась одеть Багрицкого получше, сшила ему брюки. Но нижнего белья не было. И вот, в последний момент, когда Багрицкий должен был ехать на вокзал, он с ужасом подумал о том, что в международном вагоне нужно будет, по всей вероятности, раздеваться на ночь, а он едет без нижнего белья. Харджиев, который был с ним в это время, срочно поехал домой и привез ему на вокзал кальсоны и нижнюю рубашку, их Багрицкий должен был одеть <так! — Коммент.> в поезде, вечером в уборной» (Спивак. С. 186). Николай Иванович Харджиев (1903–1996) — видный советский филолог и искусствовед. Стоит обратить внимание на то, как тщательно и предусмотрительно Багрицкие и Харджиев скрывали от насмешливого К. факт отсутствия у Багрицкого нижнего белья: в результате эпизод с кальсонами не вошел в «АМВ».
171. …мы читали друг другу свои и чужие стихи, то есть занимались тем, чем привыкли заниматься всегда, и везде, и при любых обстоятельствах: дома, на Дерибасовской, на Ланжероне, в Отраде и даже на прелестной одномачтовой яхте английской постройки «Чайка», куда однажды не без труда удалось затащить птицелова, который вопреки легенде ужасно боялся моря и старался не подходить к нему ближе чем на двадцать шагов. — Ср. с изумленным свидетельством С. И. Липкина: «Оказалось, что певец моря не умеет плавать» (Липкин). О яхте «Чайка» и, может быть, об этой же прогулке, состоявшейся летом 1918 г., написано ст-ние Зинаиды Шишовой «Чайка» (обращенное к А. Фиолетову). Процитируем его полностью (по книге: Шишова З. Пенаты. Стихи. Одесса, 1919. С. 18):
172. …на «Чайку» налетел с Добиновки внезапный шквал. Яхту бросало по волнам. Наши девушки спрятались в каюте. А птицелов лежал пластом на палубе лицом вниз, уцепившись руками за медную утку, проклиная все на свете, поносил нас последними словами, клялся, что никогда в жизни не ступит на борт корабля. — Ср. с рассказом К., записанным Г. И. Поляковым: «Как-то (это было примерно в 1918 г.) поехали в небольшой яхте в открытое море. Когда начался шквал, Багрицкий безумно испугался, лег на палубу, невозможно было его вытащить» (Спивак. С. 136). Ср., однако, со свидетельством Л. Г. Багрицкой о своем муже: «Не был совершенно подвержен морской качке. Мог переносить сильную морскую качку, например, во время бури, без всяких неприятных ощущений» (Спивак. С. 119). Ср. также в мемуарной заметке Б. В. Бобовича о Багрицком: «Лежа в лодке, он декламировал. Было тихо, совсем тихо… Лишь однотонно и скупо поскрипывали борта нашей лодки» (Бобович Б. Юность // Литературная газета. 1939. 15 февраля. С. 2).