397. В том же доме, где помещались «Волшебные грезы», горевшие по ночам разноцветными электрическими лампочками, находилось и то прекрасное, что называлось у нас с легкой руки ключика на ломаном французском языке «экутэ ле богемьен», что должно было означать «слушать цыган». — Кинотеатр «Волшебные грезы» (так он назывался до 1930 г., а позднее носил название «Аврора») находился в д. 16 по ул. Покровка, в здании, замыкающем Покровский бульвар. В этом же доме находилась и пивная Селиверстова, где, очевидно, и выступали упомянутые К. цыгане.
398. Однажды в присутствии Командора ключик не удержался и произнес с пафосом:
— Протуберанец!
Командор слегка поморщился, вокруг его рта появились складки, и он сказал:
— Послушайте, ключик, а вы не могли бы выражаться менее помпезно?
Ключик стал обидчиво объяснять, что слово «протуберанец» вполне научное и обозначает астрономическое явление, связанное со структурой солнечной короны, на что Командор только безнадежно махнул рукой. — Ср. в мемуарах М. Зорина: «Юрий Карлович вспоминает, как однажды он читал рассказ <„Вишневая косточка“ (1929). — Коммент.> Маяковскому. В тексте была фраза: „Собака попала в солнечный протуберанец“. Олеша и сам не мог объяснить, почему ему понравилось это слово „протуберанец“. Это из астрономии. Маяковский нахмурился, попросил повторить. Олеша с некоторой гордостью снова прочитал эту фразу. „Что такое протуберанец?“ — спросил Маяковский. Олеша начал объяснять, что английский писатель и астроном Джинс в книге „Вселенная вокруг нас“ описывает протуберанец. „Объясните, чтобы я, читатель, понял“, — сердился Маяковский. „Представьте себе сумрак в глубоких каменных воротах, и неожиданно вырывается солнечный рукав — этот самый протуберанец, в который попала собака“. — „Какая чепуха, какое издевательство над читателем, ученость хочется показать, — рассвирепел Маяковский. — Напишите об этом просто и ясно, а не щеголяйте, как попугай, разноцветными перьями“.
— Знаете, прошло два года, я неожиданно встретил Маяковского. Он шел мне навстречу. Маяковский снял шляпу и на всю улицу крикнул: „Здравствуйте, Олеша, как протуберанец?..“ Злопамятный был на этот счет…» (Зорин М. // Об Олеше. С. 93–94).
399. «…ночью снежной и мятежной чей-то струнный перебор» — и тени саней, летящих к «Яру», и звон колокольчика, и шорох крупных бубенцов… — Строки из неканонического варианта известного романса «Гайда, тройка! Снег пушистый…», упоминающегося в произведениях Ал. Блока, И. Бунина и самого К.
400. По странному стечению обстоятельств в «Гудке» сосалась компания молодых литераторов, которые впоследствии стали, смею сказать, знаменитыми писателями, авторами таких произведений, как «Белая гвардия», «Дни Турбиных», «Три толстяка», «Зависть», «Двенадцать стульев», «Роковые яйца», «Дьяволиада», «Растратчики», «Мастер и Маргарита» и много, много других. — Автором 1-го, 2-го, 6-го, 7-го и 9-го произведений был М. А. Булгаков; 3-го и 4-го — Ю. Олеша; 5-го — И. Ильф и Е. Петров; 8-го — сам К.
401. …заведующая финансовым отделом, старая большевичка из ленинской гвардии еще времен «Искры».
Эта толстая пожилая дама в вязаной кофте с оторванной нижней пуговицей, с добрым, но измученным финансовыми заботами лицом и юмористической, почти гоголевской фамилией — не буду ее здесь упоминать. — Изображается старая большевичка, «искровка» Розалия Самойловна Землячка (урожд. Залкинд, 1876–1947), которая в эти годы занимала руководящие должности в РКИ (Рабоче-крестьянская инспекция) и НКПС (Народный комиссариат путей сообщения). К. «забывает» сообщить о том, что Землячка была одним из главных организаторов репрессий в Крыму.
402. Ключик зарабатывал больше нас всех. Он вообще родился под счастливой звездой. Его все любили.
— Что вы умеете? — спросили его, когда он, приехав из Харькова в Москву, пришел наниматься в «Гудок».
— А что вам надо?
— Нам надо стихи на железнодорожные темы.
— Пожалуйста <…>
Секретарь прочел и удивился — как гладко, складно, а главное, вполне на тему и политически грамотно! После этого возник вопрос: как стихи подписать?
— Подпишите как хотите, хотя бы «А. Пушкин», — сказал ключик, — я не тщеславный.
— У нас есть ходовой, дежурный псевдоним Зубило, под которым мы пускаем материалы разных авторов. Не возражаете?
— Валяйте.
Через месяц ходовой редакционный псевдоним прогремел по всем железнодорожным линиям, и Зубило стал уже не серым анонимом, а одним из самых популярных пролетарских сатирических поэтов, едва ли не затмив славу Демьяна Бедного. — Ср. в мемуарах заведующего культурно-бытовым отделом «Гудка» И. Овчинникова: «В коридорах редакции все чаще стал появляться невысокого роста, слегка сутуловатый молодой человек в поношенном пальтишке.
— Одессит, поэт, живой человек, пишет стихотворные фельетоны, — аттестовала незнакомца Фомина. — Разрешите, я дам ему какую-нибудь нашу тему? Талантище из парня так и прет.
<…> На другой же день новичок пришел в редакцию с готовым фельетоном:
— Олеша, — назвал он себя, подавая маленькую крепкую ладонь, и положил на стол листок со стихами <…> В стихах говорилось о капитане, который, командуя небольшим пароходиком, частенько возил на нем свою возлюбленную спекулировать по прибрежным городам <…> Под стихами подпись: „Касьян Агапов“.
Фельетон мне понравился.
— А вот подпись, — говорю, — мне не нравится. Нашему читателю хорошо бы что-нибудь деповское, железнодорожное, с металлом!
— А вы что предлагаете? <…>
— Есть у наших слесарей универсальный инструмент — зубило: им рубят железо, зачищают на литье раковины и заусеницы, срубают головки и гайки болтов, когда они не поддаются ключу.
Не дослушав до конца моей тирады, Олеша взял ручку, пропахал жирную черту по Касьяну Агапову, а сверху крупно и четко вывел: „Зубило“» (Овчинников И. // Об Олеше. С. 44–45). В этих же мемуарах приводится фраза прославленного советского баснописца Демьяна Бедного (Ефима Алексеевича Придворова, 1883–1945) о фельетонистах «четвертой полосы» «Гудка»: «— А в этом анафемском „Гудке“ сидит чертова дюжина фельетонистов» (Там же. С. 50). Ср. также у К. Зелинского об Олеше: «Его имя <„Зубило“. — Коммент.>, как воинский клич, могло двигать людьми и подчас заменяло уголь в паровозах. Чуть ли не какая-то станция носит это имя» (Зелинский К. Критические письма. Кн. вторая. М., 1934. С. 210).
403. Он часто брал меня с собой на свои триумфальные выступления, приглашая «в собственный вагон», что было для меня, с одной стороны, комфортабельно, но с другой — грызло мое честолюбие. — Изображенная К. ситуация зеркально отражена в записи Ю. Олеши от 9.4.1954 г.: «…по середине Горького в ЗИМе, как в огромной лакированной комнате, прокатил Катаев… Я склонен забыть свою злобу против него. Кажется, он пишет сейчас лучше всех» (Олеша 2001. С. 199). Ср. также выразительную сценку из мемуаров М. Кушнеровича: «Катаев с женой и Олеша. Катаевы длинные, Олеша маленький. Катаевы одеты великолепно — явно „на выход“, — особенно Эстер <…>, светлоглазая, худая, с красивым хищноватым лицом. Олеша, как всегда, невзрачен, в каком-то помятом плащике, с непокрытой головой — остроносая, мохнатая птица. У Катаевых собственный автомобиль. Подержанный, но иностранный. Он небольшой, трехместный, с задним карманом на покатом багажнике, и этот карман, если его открыть, и есть третье место. Его открывают, и туда молчаливо забирается Юрий Карлович. Поднимает ворот плаща» (Новое время. 2002. № 35. (1 сентября). С. 27). О местоположении К. и Олеши в официальной «табели о рангах» послевоенной советской литературы выразительно свидетельствует, например, разъясняющий комментарий к карикатуре И. Игина «Пароход „Союз писателей СССР“»: «Белеет парус одинокий быстроходной яхты В. Катаева. Хоть суденышко по сравнению с кораблем и невелико, однако не отстает! Вслед за ним спешит на спасательном круге инсценировок Ю. Олеша» (Литература и жизнь. 1958. 7 декабря. С. 4).