— А полковник Штауффенберг, подложивший бомбу в портфеле в летней резиденции Гитлера двадцатого июля, этот подонок и негодяй, вместе со своими сообщниками, — сказал майор, — расстрелян в Берлине во дворе военного министерства. Разве вы не помните? А потом уже пошли повальные аресты и приговоры «Народного трибунала», которые продолжаются и до сих пор. Пять тысяч казненных и десять тысяч в лагерях. А ведь это все высший командный состав… Большая потеря для армии…
— Слава богу, мы с вами еще живы, — заметил полковник. — Так что, пожалуй, лучше оказаться без одной ноги, чем с двумя ногами, но без головы, — резюмировал он.
— Здесь вы правы… Такое время…
Вслушиваясь в беседу, я решил не вступать с соседями в общение и отговориться тяжелой контузией. Но разговаривать все же пришлось. Грузный полковник, у которого была ампутирована нога, сел на своей кровати и опустил на коврик ногу в теплом носке:
— Мне надо начать ходить. Попробую освоить эти костыли. — Он потянулся за костылями, стоявшими рядом, и, подставив их под плечи, попытался походить по палате.
Майор, с простреленной рукой и с осколком в бедре, лежал не вставая и внимательно наблюдал за попытками полковника уместить свое тучное тело между костылями, которые чуть ли не подгибались под ним.
— Э-э, жидки костылики. Не могу даже как следует на них опереться, вот-вот треснут. — Полковник вдруг тихо рассмеялся. — Вот ведь как судьба играет человеком. Есть у меня в поместье, в сарае, старая коляска с рычажками, в ней ездил мой покойный батюшка, когда у него отнялись ноги. Я все собирался ее выбросить.
Распоряжусь, бывало, а жена у меня бережливая, спрячет ее подальше и молчит до следующей уборки. И так было несколько раз. А вот сейчас вижу — жена была права. Я ведь смогу в этой коляске прекрасно передвигаться. Вот ведь как замечательно будет!
— Но у вас вторая нога здорова, господин полковник, можно заказать протез и ходить просто с палкой, — сказал майор, чистивший яблоко.
— Да в том-то и дело, друг мой, что здоровая нога у меня без пальцев, — ответил полковник, поставив костыли в угол, рядом с кроватью:
— Да что вы говорите! Неужели?
— Просто беда! Черт меня дернул обуться в хромовые сапоги зимой в этой проклятой России! К тому же сапоги были узковаты, и я начисто отморозил пальцы.
— Где же это было? — спросил майор, с аппетитом жуя яблоко.
— Под Москвой, в сорок первом в начале декабря. Там мне и ампутировали пальцы на левой ноге.
Напоминание о Москве болью отозвалось в сердце: с ней были связаны мои мечты, надежды на будущее. Мой путь к ней лежал через огонь и пепел войны. Вспомнились фронтовые окопы Измаила, рукопашные схватки на Полтавщине, команды генерала Кирпоноса, разбомбленные, истерзанные дороги отступлений, горящие украинские села, и снова, как из тумана, всплыл кировоградский ров смерти…
— А, новенький-то проснулся? — улыбнулся полковник. — С добрым утром! Откуда пожаловали — с Запада или с Востока?
— Из Курляндии, — нехотя ответил я.
— Ну, как там дела, капитан? — спросил он, взглянув на мою форму, висевшую на спинке стула.
— Невеселые дела. Русские уже под Ригой. Прибалтика отрезана от Восточной Пруссии.
Полковник горестно зацокал:
— Те-те-те. Малоприятные новости. И как теперь там мой полк мыкается без меня?
— Не беспокойтесь, господин полковник, незаменимых начальников нет под знаменем фюрера, которое осеняет храбрость наших солдат! — торжественно вымолвил майор и спрятал перочинный нож в ящик тумбочки.
Полковник закурил. Майор взялся за газеты.
О матери, о братьях и о Москве я старался не думать. Я вытравливал из себя то, что было мне дорого до святости. Боль воспоминаний способна была привести к эмоциональному стрессу и могла погубить меня. Ассоциации, связанные с прошлой мирной жизнью, с моими однополчанами, могли всплыть ночью, и, не дай Бог, я мог во сне заговорить по-русски. Думать о родном доме было крайне опасно. Я это сознавал и радовался тому, что был повседневно загружен разными мыслями и тревогами, связанными с текущими делами и задачами, которые требовали от меня правильного решения и перестраховки, в соответствии с новым моим положением.
В палату зашла медсестра Магда с термометрами:
— С добрым утром, господа офицеры! Как вам спалось? Как самочувствие?
Майор оживился:
— С добрым утром, исцелительница страждущих. Самочувствие у нас превосходное, а как прошло ваше ночное дежурство?
— Не совсем благополучно, — сказала медсестра, поочередно ставя нам градусники.