Сергей находился неподалёку от жены и удивился её длительному молчанию. Встал, подошёл ближе. Катерина сидела, не шевелясь, взгляд был устремлён в огонь. Глаза, что у манекена, — неподвижны. Вдруг она негромко запела.
— Откуда такой репертуар? — удивлённо спросил он.
— Народная песня, — ответила Катерина. — Взгрустнулось что-то. Вспомнила подружек и запела. Эту песню мы в стройотряде пели, концерты давали. Для местных. Комитет комсомола обязывал. Однажды инструктор с проверкой приехал — вот потеха была. Интеллигентный такой, в очках. Пожаловал с кучей разных формуляров, множеством инструкций. Пришёл на наш концерт, в деревенском клубе дело было. Устроился в первом ряду, сидит, ждёт. Ведущий, как положено, номера объявляет. И вот на сцену выходит наша Милиция.
— Кто выходит? — переспросил Сергей.
— Милиция. Девчонка из нашей группы. Имя у неё такое. Папа — милиционер с большим стажем. А она родилась аккурат 10 ноября — в День милиции. Вод предок и наградил её таким имечком. Отчество, как будто в отместку, подогнано под имя — Анфилофьевна. Милиция Анфилофьевна. Но она не унывала, не ругала отца за экстравагантность. Бой — девка, заводила наша и проказница. Вышла Милиция на сцену с гитарой и запела:
— Видел бы ты этого очкарика! Вскочил с места, руками замахал. Потом начал кричать что-то. А у Милиции не голос — голосище. Его крики утонули в песне. Получилось, как в немом кино: гримаса на лице и беззвучное шевеление губ. Парни из зала кричат: «Эй, ты, чистоплюй! Не мешай слушать! Дёрни из зала!» Ну и прочие угрозы. А наш инструктор не унимается. Тогда деревенские парни взяли его на руки и вынесли из клуба.
Глаза Катерины повлажнели и блестели как-то по-особенному. Она взяла ложку, помешала ею в котелке. Ароматный дух варева завис в воздухе и невольно выдавил у Сергея голодную слюну.
— Серёжа, подай, пожалуйста, тарелки, — попросила Катерина. — Похлёбка готова.
— Вовремя я подоспел, однако, — послышался за спиной голос.
Сергей и Катерина разом обернулись: перед ними стоял отец Сергея. Катерина изменилась в лице, слегка побледнела.
— Мир шалашу вашему, — Степан помедлил, потом первым протянул руку сыну.
Оба неловко обменялись рукопожатием. Степан присел у костра, достал трубку, с которой не расставался никогда, набил табаком из кисета, задымил.
— Страдавать надумал? — спросил он Сергея, пристально заглядывая в лицо.
— Да, надумали, — коротко ответил тот.
— Уж не корову ли собрался заводить?
— Ты угадал: именно корову.
Отец словно бы и не замечал скованности сына и продолжал спрашивать, рассуждая вслух.
— Корова — это хорошо. Молоко, сметана, творожок — всегда востребованы на столе. Только поздновато сейчас страдавать-то, трава соки потеряла.
Он взял пучок травы, скрутил жгутом и переломил через ладонь.
— Не выступает зелень-то на руке. Всё одно, что солома. Удои малы будут.
— Нам хватит. С соками накосим следующим летом.
— Ну-ну. — Старик крякнул неопределённо, воткнул в рот трубку.
— Катерина, ты обед-то сварила? Сходила бы зверобою нарвала. Уж больно нравится мне чай с этой травкой. В моём котелке и заварим, в нём дух особенный.
Катя, будто только и ждала распоряжений от свёкра. Привстала и, молча сверкнув глазами, направилась к берегу.
— Ты вот что, сынок, — заговорил отец, проводив взглядом Катерину. — Хошь, серчай на меня, хошь, не серчай — это твоё дело, а разок, всё-таки, выслушай меня, наберись терпения.
Сергей сидел неподвижно, уставившись в огонь.
— Я ведь тоже могу быть в обиде на тебя, коль на то пошло, — чмокая трубкой, неторопливо начал Степан. — Рассуди сам: ты ушёл из дому, не сказав мне ни слова. Будто и не было у тебя отца, будто и не жил ты в моём доме. Неужто, враги мы с тобой?
— Ты зачем пришёл? — не меняя позы, оборвал отца Сергей.
— Не кипятись, сынок, отвечу и на этот вопрос. Выслушай до конца.