— Анастасия!
Настя вздрогнула! (Голос был сухой, скрипучий, словно проходил сквозь стену.) Перед ними, как черт из табакерки, появился араб, тот самый! Тот самый, только балахон его порван и весь перепачкан то ли сажей, то ли пылью! Он ястребом подскочил к Насте, схватил за руку и, не замечая Франсуа, заскрипел:
— Анастасия, прошу, скорей…
— Ты… Ты…? — задыхаясь от ненависти, она кинулась на араба с кулаками, — Негодяй! Бросил меня здесь!
— Я… я… должен был…
— Что?!
— Идем… Время не ждет… Идем же…
Схватив ее за запястье, потащил за собой…
— Опять? Отпусти! Отпусти меня! Никуда не пойду с тобой! Хватит! Не хочу! — вырывалась она, пытаясь вытянуть руку из его цепкого захвата. — Франсуа, помоги!
Здоровяка Франсуа не надо было звать дважды — он повернулся к арабу, и, казалось бы, легонько ударил того в голову. Араб рухнул, как подкошенный, потом тяжело приподнялся, закрывая руками разбитую голову и горько по-бабьи запричитал:
— О, Алла, Бесмела, Рахмон, Рахим… Не будет мне прощения… Если ты не успеешь… Если мы не успеем…, все погибнет…, все погибнет!
Он тяжело поднялся, придерживая голову, — тоненькая струйка алой крови стекала по виску, — подойдя к Насте, устремив на нее серовато-дымчатый взгляд, печально прошептал:
— Если ты не успеешь, я даже боюсь представить, что будет!
У нее кольнуло сердце. Здоровяк было кинулся на араба вновь с кулаками, но она остановила его:
— Подожди, Франсуа! — и, обратившись к ненавистному арабу, спросила, — Что же я еще должна успеть?
— Помощь! — произнес он и взмолился. — Ему и всем нам нужна твоя помощь…
Она, сложив руки на груди, упрямо произнесла:
— А я не хочу! Я и так по твоей милости…
И не успела она договорить — он зло пробурчал:
— Так всегда, неблагодарные дети, когда нужна ваша помощь — вы кочевряжитесь!
Анастасия на какое-то мгновение задумалась, все опять было слишком сюрреалистичным и страшным — предчувствие надвигающейся беды сковывало, лишая воли. Араб же, словно чувствуя ее нерешительность, тихонечко взял ее за руку, — искоса поглядывая на здоровяка француза, — потянул за собой…
Вновь они быстро шли…, но не подземными лабиринтами, а узенькими улочками небольшого арабского селения. Женщины, закутанные в черное, завидев их, прижимались к глинобитным стенам домов, еще больше закрывая лица…
Шли довольно долго, вот и поселение осталось далеко позади, и тишина вокруг стояла невероятная, лишь их шаги раскалывали мертвую тишину звонким хрустом породы под ногами.
«Идем как по битому стеклу», — подумала она.
— Не стекло…, а скалистая порода, — мысленно ответил ей араб.
«Вот опять появился запах пыли, всюду пыль и опять удивительный запах яблок…
Почему так сильно пахнет яблоками?»
Вновь ей казалось, что века, лица, события летели мимо, и она, как некий столп, вокруг которого все это закручивалось в страшном вихре…
Он остановился перед покосившейся хибарой.
— Нам сюда! — толкнул невысокую из рассохшегося дерева дверь с медной скобой вместо ручки, и буквально втянул Настю в кромешную тьму.
Настя уже заметила за собой абсолютное безразличие к смене нелепых сюжетов, поэтому, когда он, подтолкнув ее к шероховатой стене, и жестко приказал: «Коснись! Произнеси!» — она послушно провела по стене рукой и проговорила первые слова заклинания:
«Я Усер-Маат-Ра…, — ноги затряслись, и обдало холодом…, — царь царей…»
…На какие-то доли секунды ее сознание растворилось в заклинании, всего доли мгновений, но все вокруг изменилось, — как раскрылось пространство, — она летела по вертикальному лабиринту: искры, всполохи, песок сыпался, шуршал…, кружились обрывки папирусов, она то ли проваливалась, то ли взмывала вверх…
Вдруг стало тише — песок замедлил ход, затих…, а когда последние песчинки упали к ее ногам, и она открыла глаза, даже не успев подумать: «Где я нахожусь, похоже на рукав лабиринта…»
…Как узкий, темный ход лабиринта вспыхнул ярким светом, наполняясь шумом… — пространство расширилось…