Настя бледнела на глазах, губки синели… она тяжело, прерывисто дышала…
— Немедленно сними! Ещё крестов и ладанок нам здесь не хватало! — не видя состояние девочки, продолжала воспитательницы, подходя к ребенку, — или ты ждешь, что это сделаю я…
Не успела она договорить, девочка обеими ручками прикрыв медальончик, как сердечко, что вот-вот могло выскочить, как-то неловко запрокинула голову, обмякла, ноги подкосились, и она упала под ноги воспитателя.
Сердобольная нянька перестала размахивать шваброй, она в угрюмом молчании наблюдала за экзекуцией, неуклюже подошла, бережно подняла бесчувственное тельце с пола, прижав к себе, беззлобно прошептала:
— Сердца у вас нет! У нее, кроме этой железки, ничего и никого! Ни одной живой души! Сокровище это её! Понимать надо, чай, педагог! Заладила: сыми, сыми! Педагог! Ребенка до обморока довела! Грош цена такому педагогу! С сердцем-то к дитям, с душой надобно!
Лицо молодой, еще совсем юной женщины, покрылось пунцовыми пятнами, теперь руки к груди прижимала она и рыдала навзрыд.
С этого дня больше никто и никогда не заставлял Настю снимать медальон. Это было ее исключительное право — носить «железку».
Настя нахмурилась, даже глазами сверкнула. Аня пожала плечами.
— Ну ладно, ладно, носи свое железо. А я куплю себе медальон с «Нефертити» — всю жизнь мечтала иметь такой! Ого! Нет, нет… слишком дорого! Обойдусь…
Не успела она договорить как старик — Шах, хрустя суставами, тяжело поднялся с ковра и, шаркая остроносыми туфлями о глиняный пол, подошел… и уставился на Настю.
Настя насторожилась (и этот уставился, будто увидел призрака… — подумала она), не сводя со старика взгляда.
Вдруг его тощая бородка затряслась, старческие глазки увлажнились, а белые тонкие губы что-то быстро, быстро забурчали. Он ближе подступил к Насте, — почувствовав его старческое дыхание, — она поморщилась. Ей показалось, что она не только видит собственную смерть, но ещё и чувствует ее зловонное дыхание.
Инстинктивно подалась назад.
Но старика что-то интересовало, и он еще больше подался вперед, чуть ли не слился с ней воедино. Он был такой маленький, щупленький, сухенький, как те мумии, что она видела в музее…
Настю передернуло от брезгливости.
В какие-то доли мгновений, с неожиданной для старика прыткостью, он скрюченными, трясущимися пальцами дотянулся до Настиной шеи и резко перевернул медальон. Она едва не отпрыгнула от него, но удержалась, что-то заставило ее стоять и впиваться взглядом в этого человека, хотя по ее венам бежала холодная морозь.
Старик, вновь попытался дотянуться до медальона, и что-то просвистел сквозь оставшиеся пеньки зубов.
— Что он сказал? — повернувшись к таксисту, в один голос спросили подруги. — Что он сказал?!
— Он говорит, что это нельзя носить! Это знак…
— Какой знак?! — раздраженно оборвала его Настя.
— Знак беды!
— Какой!!!
— Его сын…
Она нервно дернулась.
— Какой сын? Откуда он мог знать этот «знак беды»? Я живу в Советском Союзе, в Узбекистане, за три тысячи километров! Никакого сына я и в глаза не видела… — выкрикивала она, чуть не плача.
Ее уже изрядно раздражало все, что происходило вокруг — испытывающие взгляды, рабское заискивание, заглядывание в глаза. Она устала от всего, устала от ощущения душераздирающего беспокойства, и постоянного влезания в ее жизнь, надоели эти пытливые, липкие взгляды! Нет, нельзя было ехать одним. В экспедиции, наверняка, не происходило бы подобного.
— Его сын! Какой? Кто он… его сын? — ее трясло, — Что он такое говорит?!
А в это время арабы заспорили. Ей показалось, они посматривают теперь на нее как-то зловеще.
Неприятная пауза затягивалась. Под испепеляющим Настиным взглядом лицо таксиста вновь покраснело. Секунда — другая он всё медлил, явно обдумывая, что стоит переводить, а что — нет. В какой-то момент Насте услышала: «Халас», это он пришикнул на старика, мол, ей и этого хватит! Затем, словно чего-то опасаясь, все же сказал:
— Его сын нашел это… это, — он кивнул на Жука, — в Асуане… а еще там была усыпальница… С его сыном был друг, русский, он нашел такую же монетку, как у вас! И этот почтенный старик говорит, что очень хорошо помнит, как сказал тогда сыну, что они должны вернуть все, иначе проклятие фараона ждет их, русский пообещал непременно вернуть…, но почему-то не сделал этого, не успел…, с ним что-то произошло! А через некоторое время его сын, — и таксист опять кивнул на старика, — ушел рано утром в горы. Он прождал сына до ночи, но тот не вернулся! Никто и никогда больше не видел его сына! Не искали, знали, что просто так мертвые не забирают живых. Поэтому старик умоляет вас, чтобы вы вернули это!