— Интересно, какие у меня были родственники, бабушки, дедушки, папа, мама? Какая она была…моя Мама? — Настёна смахнула предательски набежавшие слезинки, закрыла глаза.
Образ очень красивой женщины с черными, как смоль волосами, тут же проплыл мимо и утонул в глубине сознания…
Настёна заснула. По щекам стекали серебристые капельки.
Лодки — фелуки скользили вдоль песчаных берегов неспешного Нила! Незатейливый пейзаж: песок…, песок…, ничего, кроме песка! Над ртутным зеркалом, точно дыхание вечности, дрожал раскаленный воздух.
Глава одиннадцатая
Недолгий поцелуй равен вечности
В кромешной тьме царская ладья под траурным — белым — парусом скользила по зеркальной глади Великого Хапи. Лишь звезды были невольными свидетелями этого печального плаванья.
— Почему нет плакальщиц и воплениц? — прошептал один из гребцов, — нет даже барабанного боя. Против такого течения с барабанами идти было бы легче.
— По ночам идём! Почему? — буркнул в ответ, сидящий рядом кушит-нубиец, — что-то скрывают, там, в трюме ладьи…
Но не успел он закончить, как плеть надсмотрщика прошла по его широкой спине.
— Придержи язык, раб! Или скормлю тебя крокодилам!
И раб, втянув голову в плечи, сильней навалился на весла, изредка посматривая на восток.
Все с нетерпением ждали рассвета.
Едва первые лучи восходящего Хепри окрасят небосклон — им позволено будет отдохнуть.
Только темными ночами продолжает царская ладья свой скорбный путь. С рассветом ее скрывают в прибрежных тростниковых зарослях и тщательно охраняют от посторонних глаз — так повелел фараон Усер-Маат-Ра.
Но почему? Что или кого утаивает он в трюме ладьи? Кого втайне от всех приказал он доставить к Западному берегу? Вчерашнего друга… сегодняшнего врага? Этого рабам не дано знать, да и не нужно. Их дело — лишь грести. И они гребли, гребли без остановки всю ночь, мечтая лишь об отдыхе да ячменной похлёбке.
И они из последних сил рывком наваливались на весла. Весла взлетали высь… и тяжело падали в темную воду…
Звезды одна за другой исчезали с небосклона. Туман над водой уже стелился розоватой полосой.
Вот-вот рассвет…
Ждать рабам недолго. Скоро, уже совсем скоро пурпурные лучи пробьются над кромкой неба, и, наконец-то, им позволено будет отдохнуть.
С надрывом, очень тяжело даются последние взмахи весел… Рабы с вожделением поглядывали на небольшие заводи — может это заветное место, а может это, — и каждый из них старался первым заметить удобное для стоянки местечко. Вот и небольшая затока, и камыша много, и с берега не было бы видно ладью, но смотрящий лишь отмахивает плетью счёт — останавливаться не намерен.
На палубу, беспокойно оглядывая чуть розовеющий восточный берег, вышел Мернептах.
Он знает, чтобы исполнить приказ отца и доставить «презренный груз» в назначенное место, надо идти ночами, остерегаясь городов и храмов. Если хоть одна живая душа узнает о них, то им не дойти — поднимется весь Египет — и тогда не исполнить ему воли фараона! Хорошо, что несколько ночей были безлунными, и их парус не так был заметен на темной глади воды.
Вдруг Мернептах напрягся…
Но! Что это?!
На восточном берегу, где еще едва заметно пробивались огненные всполохи, высились пилоны храма Амона! Над рекой стелился туман, и храм подобно огромной ладье то величаво выплывал, то вновь тонул в розовых клочьях тумана.
Мернептах не мог ошибиться — уж очень хорошо он знал священные места.
— Как?! Мы не прошли Фивы ночью?! — свирепея, простонал он. И всё еще не веря своим глазам и на что-то еще надеясь, а вдруг это всего лишь виденье, кинулся к левому борту, а там, на западном берегу, так же величаво высились храмы, но только заупокойные.
В беспомощной ярости Мернептах зарычал, как раненый зверь.