Глава тринадцатая
Подарок с той стороны жизни
Настя сладко потянулась.
— Какой приятный запах! Яблочный! Только откуда он?
На пороге комнатки неслышно появилась женщина с серебряным чайничком в руках. За ней, горбясь под тяжестью и еле передвигая ноги, протиснулись двое мужчин в белых одеждах. Они очень бережно поставили на пол большой сверток. Вслед за ними вошел высокий араб. Он чуть ли не согнулся в половину — уж слишком низок оказался для него проем двери.
Настя напряглась, ее сердечко забилось быстрее, но почему-то страха или паники не было.
Женщина налила душистый чай в маленький стеклянный, похожий на вазочку для фиалок, стаканчик. В комнате сильней запахло яблоком и жасмином.
«А, так это чай так пахнет!» — обрадовалась столь простому объяснению Настя.
— Спасибо, очень хотелось пить, — сказала она, и, зная наверняка, что женщина её не понимает, нескромно добавила, — и хотелось бы что-нибудь съесть.
Высокий тут же шикнул на женщину. Та стрелой вылетела из комнаты. Через минуту на столике уже красовались медовые булочки и пахлава.
Пока женщина суетилась, и суетилась теперь как-то по-рабски, низко склонившись, не поднимая глаз, трое мужчин закрывали собой свою драгоценную ношу. Когда женщина скрылась в темном коридоре, Высокий, проводив ее взглядом, посмотрел на Настю…
…И она обомлела, только не вскрикнула, ладонью прикрыла рот. В следующее мгновение её уже била мелкая дрожь, зубы застучали, а по телу пробежала холодная, вязкая, парализующая волна страха — опять эти голубовато-белесые глаза, которые преследуют ее повсюду! Даже если она не встречается с ними, она, все равно, знает, чувствует их присутствие у себя за спиной. Голубые глаза араба! Что может быть более нелепым, и даже страшным, чем эти то белесые, как египетское небо в жаркий день, глаза, то глаза цвета морской волны на темных лицах мусульман?
Встретить голубые глаза в Африке — это почти то же, что встретить Дракулу в горах Трансильвании. Вероятно, Дракулу Настя испугалась бы гораздо меньше, чем этих голубоглазых арабов.
Но прошло мгновение, мгновение долгое, почти, как вечность — ничего зловещего не происходило. Высокий не накидывался на нее, как вампир, не вгрызался в неё большими клыками, он даже не шелохнулся, лишь по губам промелькнуло подобие улыбки, и в уголках глаз пролегли морщинки. В самих же глазах заискрился то ли живой свет, то ли доброта. Настя внезапно поняла — в них нет этого ужасного серого оттенка — оттенка ужаса. Точно, в них нет серого оттенка тревоги и страха!
И спросила:
— Who are you? — голос всё же задрожал.
Ответ был на превосходном русском.
— Не бойтесь, я здесь, чтобы помочь вам, и спасти вас!
— Меня?! — ее брови удивленно изогнулись.
— Вам угрожает опасность!
— Да?!
— Да! — он присел перед ней на корточки и доверительно продолжил, — Вы даже не можете представить, что вам угрожает! Сами того, не зная, вы попали…, — потупился, замолчал, сказал как-то неопределенно, — вы попали в историю…
— Да, как я могла попасть в историю? (В это слово сейчас она не вкладывала глобального смысла, поэтому ее возмутила интонация, с какой он говорил с ней).
Настя возмутилась от всего сердца:
— Я в Египте впервые! Никому не желаю ничего плохого! Всего-навсего работаю над диссертацией! Я пишу диссертацию! — и тут её охватило законное женское любопытство. — Только я попала историю? А моя подруга?!
— Нет! Только Вам, Саеда, грозит опасность! — послушно склонив голову, произнес он.
— Почему? — чуть не плача, она пролепетала сквозь слёзы, — Я так люблю Египет, а меня…, а мне… Нет! Не надо меня спасать! И помогать не надо! — Закончила дерзко, — Разве я вас прошу спасать меня?
— Вы и не должны просить, Саеда! Я принадлежу Вам! Любое ваше желание для меня закон!
Настя резко дернулась, встала, оказалось, что потолок, и в самом деле, низок даже для неё — протяни руку — достала бы. Значит, могла бы, подтянув сундук под окно, вылезти наружу, но мысль промелькнула, как во втором слое сознания, но там были более умные мысли — «А во дворе собаки! Даже если выбраться отсюда, что дальше? Я в арабской стране! Да, уж, попала в историю! Ещё этот голубоглазый!» — Настя раздражалась все больше. — И что это он всё «Саеда, да Саеда»?! Знает, что я ничего не понимаю».
Араб, покаянно прикладывая руку к сердцу, склонился в глубоком поклоне.