— Затем, что знаешь многое!
— Я?!
— Твое присутствие здесь для нас всех — опасно!
— А?! — Настя чуть не поперхнулась (где-то внутри шевельнулась гордость «Я знаю многое!», но тут же и умерла эта глупейшая мысль. «Что я могу знать такого, что опасно для людей?») — И кому может быть выгодна моя смерть? «Кому выгодно?»
— Ты задаешь правильный вопрос: «Cui prodest? — Кому выгодно?» Араб так же просто перешел на латинский язык, как с английского на русский.
Настя удивленно спросила:
— И латинский язык…?
— Знаю многие языки, но лучше всего древние, те, что сегодня называют «мертвыми языками». Латинский, аккадский, и, конечно же, древнеегипетский. — И, помолчав, он добавил, — так же, как и ты, Саеда.
— Я…? как… я? Я не знаю… — Настя опять потянула, но уже побоялась даже подумать, что он сумасшедший, лишь посмотрела на него исподлобья и мысленно спросила:
«Кому же выгодна моя смерть?»
— Черным! — просто ответил он.
«О, да! Это понятно — здесь все черные!» — подумала, вновь забыв, что он читает ее мысли, как с листа. Было как-то непривычно, что он видит ее изнутри или наоборот — она в банке, как стрекоза, а он ее разглядывает — и всё-то про нее уже знает! И покраснев, мысленно добавила: «прости, я не хотела».
— Нет, — араб подхватил ее мысль, — я неверно выразился, я хотел сказать, не в смысле черные: негры или арабы, а в смысле — Темные силы!
— Начинается! Ещё скажи Черная магия! — буркнула она.
— Я бы сказал, но не буду. Единственное могу сказать, что то, что европейцы называют Черной и Белой магией — ты знаешь, и имеешь к этому самое прямое отношение! Всё в магии в Белой или Чёрной основывается на тех знаниях, которыми ты владеешь…, но пока…
— Халас! Халас! Халас! — Настя, рассекая воздух рукой, чуть ли не плача, выкрикивая единственное известное ей арабское слово «Всё! Всё!», пыталась остановить весь это бред. Русские слова, казалось, так не обрывали и не выдернули бы ее из штопора, как это звонкое арабское слово: «Халас!». Оно казалось ей таким хлестким и понятным для него — для араба, что она истерично кричала:
— Халас! Халас! Всё! Я не хочу слышать! Не хочу ничего знать! Халас! Халас! Я историк, археолог! Я приехала с одной единственной целью — прикоснуться к святым для меня местам, я хочу увидеть всё, понимаешь, всё, что связано с Рамсесом вторым! И больше ничего! Халас! Я хочу найти того фараона, того, что мог, подчеркиваю, мог быть фараоном «Исхода»! Но я не имею никакого отношения к магии! Ни к Белой! Ни к Черной! Я даже никогда гадальных карт в руках не держала! Боюсь гадать!
— Правильно, — спокойно похвалил голубоглазый, словно она ответила ему на его вопрос, и он доволен ответом. — Да, тебе и не надо это…
— Почему это мне не надо? — резко произнесла Настя, и, тряхнув пышной гривой черных, как смоль волос, упрямо поджимая губы, как часто это бывает у женщин в момент скандалов, даже и не заметила, что её развернули на сто восемьдесят градусов, дерзко добавила, чуть прихлопнув рукой. — Мне это надо! Захочу гадать и буду гадать! Буду гадать и себе… и другим… буду!
— Тебе не нужны карты. Они скажут тебе о чужой жизни! А твоя жизнь — не твоя!
— Как?!
— Так, — просто ответил он, — ты можешь предсказывать и без карт, стоит только…
Чувствуя приближение мозгового «коллапса», она сложила руки в просительном жесте, мол, помилосердствуйте!
Но он и не думал останавливаться, продолжал:
— Ты знаешь о реинкарнации?
В этот момент взгляд ее потемнел, ожесточился, казалось, ещё мгновение и она от его намеков сорвется…
Понимая это, араб выпалил всё, зная, что другого случая у него не представится, а откладывать уже нельзя, ведь, Чёрные отважились на последний шаг — устранить ее.
— Ты никогда не задумывалась, почему из пяти тысячелетней истории Египта тебя интересовал именно этот отрезок времени! И судьба именно этих людей тебя тревожит? Ни золото Тутанхамона, ни пирамиды Хефрена и Хеопса не притягивали твоего внимания так, как все, что связано с Рамсесом Великим и Нефертари?
Настя насторожилась, едкая колючая волна пробежала по телу. Откуда он знает, что золото Тутанхамона для нее мало что значило, и к пирамидам она испытывала, да, интерес, но его нельзя было даже сравнивать с той страстью, какая у неё вспыхивала при одном только упоминании о Рамсесе или о храме в Абу-Симбел. Лишь только слышала это название, как сразу возникало ощущения шелеста веков за спиной…
«Да, это замечательный магнит времени! Я могу часами рассматривать колоссов Рамсеса, что, горделиво взирая на мир с вершины вчерашних дней, улыбаются мне пленительной улыбкой вечного счастья! Но почему…? И почему так щемит сердце…?»