Лучше она умрет, чем доставит им удовольствие глумиться над собой и упиваться ее позором.
Она и так стала для них посмешищем — позором всего Египта.
Дочь фараона(!), его любимицу(!), как рабыню пригнали за боевой колесницей Мернептаха! Было ли такое в Египте?!
Кто бы смог узнать теперь в этой босой, измученной, в изодранном в клочья платье простолюдинки, со связанными руками за спиной прежнюю Красоту Египта!? От ее красоты только и осталось, что царственная грация да несломленная воля.
И воля, и грация, и то, как гордо вздернула подбородок, как непреклонно держалась и, как это все приводило в бешенство фараона, сулило для врагов Неферкемет увлекательное зрелище. Зрелище, которым они еще долго будут наслаждаться, зрелище, которое будут пересказывать по сотни раз на дню, и смаковать в жаркие ленивые ночи каждый ее жест, каждое произнесенное слово.
Все переглядывались, злорадно посмеивались, ждали. Ждали развязки. Им хотелось видеть гораздо больше, чем просто гнев фараона, хотелось наслаждаться ее горем, ее слезами, стенаниями, ее падением. Хотелось видеть Неферкемет униженной, раздавленной. И тогда упиваясь собственной ненавистью к ней, они бы, как бальзамом, умащивали свои змеиные сердца сладким ядом ненависти.
Как же сладок этот яд!
Подле фараона на меньшем троне — нынешняя царица — Иситнофер. О, эта змея больше других знала — Неферкемет последняя из дочерей прежней царицы — нет её, и путь к трону для детей самой Иситнофер расчищен. И эта цель так близка! Самодовольная улыбка не сходила с ее лица, а в глазах нет, нет, да и блеснет злорадный огонёк, и она захлебнётся, зайдется в тихом глумливом смешке…
Неферкемет вздрагивала от едких смешков Иситнофер. И не сиди Иситнофер сейчас подле отца, на троне, что когда-то принадлежал ее матери, не держи она его за руку, Неферкемет, уже была бы у его ног. А так она всё стояла и упрямо смотрела в колонну…
«Иситнофер — змея! И весь ее выводок здесь!
Собрались…, сползлись…, шипят…,
Зачем отец устроил такое судилище?
Зачем?
Я люблю! Это ли грех?
Почему схватили, пригнали, как рабыню?
Для посмешища…
Для их веселия…
Неужели такова его воля?!
Неужели он так ненавидит меня?!
Почему он так разгневан?
Почему?
В чем моя вина?
Отец, я всего лишь люблю!
Разве, это преступление?
Разве, это предательство?
Отец, разве ты не любил?»
…Слёзы было набежали, и она готова была расплакаться и кинуться к отцу в ноги и плакать, плакать у него на руках как маленькая девочка, просить его и умолять о прощении. И не потому, что боялась его гнева, просто она очень любила отца и знала, он добр к ней, он поймет и простит её.
Но вместо этого, она отвела в сторону взгляд поверх голов, туда, где вечное солнце клонилось к закату…
— Посмотри на меня!
Рамсес хотел сказать мягче, но отцовская обида сдавила горло, и он просипел зло: — Посмотри мне в глаза!
Дочь упрямо дернула головой — она не сделает себя мишенью для ядовитых укусов. Змеям не о чем будет шипеть. Пусть же прикусят свои мерзкие языки!
— Посмотри мне в глаза! — ещё твёрже повторил отец.
Неферкемет сглотнула слёзы, но головы не повернула.
Тягостное молчание.
Неповиновение воле фараона!
Не бывало такого в земле Египетской!
Дерзость невиданная!
Негоже так перечить Властителю, даже если ты его любимая дочь!
Иситнофер закусила губу. Она хорошо знала — повернись Неферкемет к отцу, упади к нему в ноги — и всё — фараон простит ее! (Одна надежда на гордыню Неферкемет.)
Иситнофер не ошиблась.
Неферкемет не повернула головы, хоть и стала бледней лепестка лилии, и подбородок ее дрожал…, и кусала губы…
Глаза фараона потемнели, в них недобро блеснули молнии, брови сошлись у переносицы. Он сжал золотой посох — костяшки пальцев побелели, — встал и стукнул им о гранитный пол, да так, что посох раскололся надвое.
— Если она хочет молчать — пусть молчит! Если она не хочет посмотреть отцу в глаза, тогда пусть вечно смотрит на заходящего Амона-Ра…
Пусть это будет для нее вечным зрелищем!
В мёртвой тишине гипостильного зала лишь лёгкий ветерок играл с перламутровыми крылышками стрекозы.
«Её занесло сюда ветерком, — отрешенно подумала Неферкемет, — она погибнет здесь. Не найдет выхода».
А стрекозка, не ведая о беде, весело кружила между колонн.