В период демократического правления президентов Джона Кеннеди и Линдона Джонсона в большом ходу была весьма красноречивая формула официального оптимизма: «Дела некоторое время будут идти хуже, прежде чем повернут к лучшему». Эта формула, собственно говоря, призывала общественное мнение страны примириться с текущими трудностями и конфликтами как якобы с преходящими неурядицами и сулила американцам в скором времени вознаграждение за долготерпение. В том, что дела идут все хуже, подчас из рук вон плохо, сейчас уже никто не сомневается, но мало кто верит, что они повернут к лучшему в обозримом будущем. В настоящее время, отмечает Белл, «в стране имеет место глубочайший пессимизм», «в течение десяти лет произошел поразительный сдвиг настроений». И в первую очередь это относится к самому Беллу.
Всего три года отделяют статью Белла «Неустойчивая Америка» от его «Заметок о послеиндустриальном обществе».[53] Однако достаточно сопоставить эту статью хотя бы по ряду проблем с тем, что он писал прежде, чтобы убедиться, какую значительную эволюцию претерпели его взгляды в оценке «послеиндустриального общества».
В своих заметках «о послеиндустриальном обществе» Белл уповал на то, что в ходе научно-технической революции к власти придет восходящий «новый класс» творческой интеллигенции и высококвалифицированных технических специалистов. А теперь он опасается усиления контрреволюционных тенденций, опирающихся на все, что есть консервативного в Америке. Тогда Белл уверял, будто в «послеиндустриальное общество» по пути США «предстоит пойти каждой стране». Теперь же он пессимистически констатирует, что неумолимый ход событий заводит Соединенные Штаты в исторический тупик, и при этом сокрушенно восклицает: «Каким образом может существовать общество при такой разобщенности?» Всего несколько лет назад он солидаризировался с технократическими идеями управления обществом, подчеркивал, что политические решения «будут носить все более технический характер», а ныне поддерживает и обосновывает общественный протест против технократии и отстаивает принцип участия масс в решении своих судеб. За эти годы «послеиндустриальная идиллия» превратилась в нечто напоминающее «послеиндустриальный кошмар». И вместо обещанных в будущем социальной солидарности и гармонии интересов Белл пишет об ожесточенной классовой борьбе, предстоящей в его «послеиндустриальном обществе».
Как ни поучительны эти перемены во взглядах Дэниела Белла сами по себе, они представляют тем больший интерес, что отражают серьезные сдвиги в настроениях значительной части американской интеллигенции за последние годы, и прежде всего ее академических, университетских кругов.
Еще совсем недавно Беллу, быть может, больше, чем кому-либо еще, подходил эпитет «официальный социолог». В своей книге «Конец идеологии», вышедшей десять лет назад, он излагал наиболее ортодоксальные (с точки зрения официальных, правящих кругов США) взгляды. В 1964 году президент Джонсон включил его в качестве официального представителя американской социологии в Национальную комиссию по технологии, автоматизации и экономическому прогрессу, учрежденную конгрессом США для изучения экономических и социальных последствий научно-технической революции. С точки зрения тех же кругов, он оказался наиболее подходящим ученым и для того, чтобы возглавить Комиссию 2000 года Американской академии искусств и наук. Короче говоря, Дэниел Белл наиболее видный представитель и идеолог того быстро формирующегося в Соединенных Штатах социального института, который весьма выразительно называют «Большой наукой». В лице Белла в сформулированной им концепции «послеиндустриального общества» эта «Большая наука», то есть верхушка научной интеллигенции и руководство университетскими центрами, во всеуслышание заявила о претензиях на самостоятельную роль в американском обществе. Концепция «послеиндустриального общества» в конечном счете стала удобным теоретическим обоснованием, к которому прибегает «Большая наука», чтобы отстоять свои партикулярные интересы и разделить политическую власть и влияние с «Большим государством» и «Большим бизнесом», хотя бы на первых порах и в качестве младшего партнера. Эти «посягательства», разумеется не затрагивавшие основ государственно-монополистического капитализма, опирались не только на очевидную заинтересованность и буржуазного государства, и монополистических корпораций в быстром развитии науки и высшего образования в стране, но в не меньшей мере — на возможность выступать от имени многомиллионных слоев творческой интеллигенции и студенчества. Итак, концепция «послеиндустриального общества» в изложении Белла была своего рода заявкой на будущее со стороны «Большой науки».
В этом состояло существенное различие в социальных позициях, с одной стороны, Белла и его единомышленников, а с другой — таких социологов, как, скажем, З. Бжезинский или Г. Кан, которые просто выражают интересы государственно-монополистического истэблишмента. У них поэтому не возникала дилемма, вставшая за последние годы с такой остротой перед Беллом и его единомышленниками: чью сторону принять в углубляющемся конфликте между широкими слоями интеллигенции и государственно-монополистическим истэблишментом. Неумолимая логика событий сама толкала Белла, как и многих других либеральных ученых, на путь солидарности с оппозиционно настроенной интеллигенцией. И дело было не просто в элементарной интеллектуальной честности, в научной добросовестности и даже не в понятном желании спасти свой личный престиж. Тот выбор, который сделал Белл, был продиктован многим представителям «Большой науки» гораздо более вескими соображениями. Для них солидаризироваться с истэблишментом означало отказаться от влияния на стремительно левеющие массы интеллигенции и студенчества. Отвергнутая же последними «Большая наука», собственно говоря, никого не представляла бы и в глазах традиционной властвующей элиты Соединенных Штатов, которую она пытается потеснить у власти. Вот почему статья Белла весьма симптоматична. Она косвенное свидетельство того, что социальная брешь в американском обществе затрагивает и его приви-легированную элиту. Вместе с тем это также свидетельство несовместимости коренных интересов науки и государственно-монополистического капитала.
«Послеиндустриальное общество» было призвано стать чем-то вроде «обетованной земли» для численно возрастающих слоев творческой интеллигенции, высококвалифицированных технических специалистов и университетской профессуры. Суровая действительность капиталистического общества отвергает эту несостоятельную мечту, подрывает необоснованные надежды интеллигенции мирно ужиться с государственно-монополистическим капитализмом, ибо последний — чем дальше, тем больше — попирает ее социальные идеалы и ввергает американское общество в социальные конфликты и катаклизмы, демонстрируя беспочвенность социальных претензий «Большой науки». Среди численно растущей интеллигенции происходит еще более быстрое классовое размежевание, в ходе которого коренные, долговременные интересы подавляющего большинства все больше совпадают с интересами рабочего класса и остальных трудящихся. Социальный идеал «Большой науки», воплощенный в «послеиндустриальном обществе», выглядит все более несостоятельным как с точки зрения своей осуществимости, так и с точки зрения привлекательности для широких масс населения.
Интересы подлинной науки, то есть не «Большой науки», а Науки с большой буквы, исторически совпадают с освободительной миссией рабочего класса. Именно об этом говорил в свое время Ленин, призывая к союзу пролетариата и науки, который в условиях социализма и коммунизма приведет к такому положению, когда «…все чудеса техники, все завоевания культуры станут общенародным достоянием, и отныне никогда человеческий ум и гений не будут обращены в средства насилия, в средства эксплуатации».[54]
Концепция «послеиндустриального общества» Дэниела Белла, в сущности, абсолютизирует научно-технический прогресс, противопоставляет его освободительному движению трудящихся. Социальную революцию нашей эпохи, которая ведет к утверждению коммунистической формации во всемирном масштабе, он пытается свести просто к социальным последствиям технологической революции. Возрастающий социальный антагонизм капиталистической системы он старается в основном исчерпать предстоящими изменениями в профессиональной структуре общества. Наконец, политическую борьбу за власть в обществе перенести преимущественно в сферу культуры.