В ходе совершенствования электронных вычислительных машин быстро снижается стоимость одной, условной операции на них. Причем это достигается не столько быстрым улучшением технических данных самих машин, сколько стремительным усовершенствованием программ, математического и интеллектуального обеспечения, все более широкого и изобретательного их использования. За последние годы капиталовложения в это обеспечение, воплощенное в приобретенном знании и умении обращаться с машинами, которое по-английски весьма красноречиво именуется «мягким товаром» (software), во много раз превзошли стоимость самих машин, или так называемого «твердого товара» (hardware). «Будущее вычислительных машин в гораздо большей степени принадлежит повелителям этого „мягкого товара“, т. е. лучшим мозгам, чем повелителям „твердого товара“, т. е. техникам в промышленности», — замечает Ж.-Ж. Серван-Шрейбер, автор книги «Американский вызов».[140]
Любопытно, что электронная промышленность принадлежит к отраслям, в которых стоимость оборудования на одного занятого принадлежит к самым низким во всей экономике. Выдающиеся технические достижения нашего времени, воплощенные в различных машинах, подчас гипнотизируют людей, заставляя их забывать, что главной пружиной научно-технического прогресса остается именно использование этих достижений, постоянный процесс нововведений, способность размышлять, изобретать, творить, применять, непрерывно открывать новые возможности приложения труда. Из всех факторов современного производства именно эта способность не только наиболее важная, но и менее всего исчерпана и экономически наиболее перспективная.
Как ни баснословны возрастающие расходы на науку и технику в нашу эпоху, они не только сравнительно быстро и многократно окупаются, но вместе с тем отнюдь не представляют какого-то непосильного бремени для современной экономики.
По мере ускорения научно-технического прогресса процесс устарения и морального износа прошлого, овеществленного знания по сравнению с приобретаемым, живым знанием не замедляется, а, естественно, ускоряется. Это находит свое проявление в возрастающем экономическом значении интенсивных факторов производства по сравнению с экстенсивными в современном общественном производстве. По подсчетам американского экономиста Денисона, по крайней мере две трети общего прироста продукции в США после 1929 года следует отнести за счет роста квалификации работников, лучшей организации производства и внедрения научных знаний, то есть интенсивных факторов, и лишь одну треть за счет экстенсивных факторов: роста занятости и увеличения основного капитала. Причем доля первых в ходе научно-технической революции имеет тенденцию возрастать. Вот почему нельзя не согласиться с французским демографом А. Сови, который справедливо пишет: «Внимательное изучение экономической эволюции за последние пятнадцать лет показывает, что главным фактором развития прогресса является не капитал, как полагали долгое время, а знания людей, их способность создавать богатства».[141]
В общественном производстве в целом доля национального богатства, воплощенная в овеществленном труде, снижается по сравнению с его долей, воплощенной в знаниях людей. Так, накопленные издержки на образование наличного населения возросли с 19,9 процента к национальному богатству США в 1940 году до 25,6 процента в 1950 году и до 38,7 процента в 1960 году. Об этом же свидетельствует и тот факт, что удвоение знания в сфере науки происходит за 10–12 лет, тогда как накопление капитала совершается несравненно медленнее. Одновременно и инвестиции в человека становятся все более продуктивными, чем инвестиции в машины и оборудование.
Современная техника предъявляет возрастающие требования к человеку. Общество будущего — это не царство дилетантов, знающих все понемногу и ничего досконально, а общество высококвалифицированных специалистов, профессионалов, повелителей машин. «Люди с психологией машинопоклонников часто питают иллюзию, будто в высокоавтоматизированном мире потребуется меньше изобретательности, чем в наше время; они надеются, что мир автоматов возь-мет на себя наиболее трудную часть нашей умственной деятельности — как тот греческий философ, который в качестве римского раба был принужден думать за своего господина. Это явное заблуждение… — писал Норберт Винер. — Мир будущего потребует еще более суровой борьбы против ограниченности нашего разума, он не позволит нам возлежать на ложе, ожидая появления наших роботов-рабов».[142]
В сфере экономической деятельности мы имеем дело фактически не с вытеснением человека из производства, а с изменением его функций в производстве, превращением его из простого агента производства, придатка машины, в «контролера» производства в широком смысле этого слова, как предвидел Маркс. Капитализм, естественно, уродует и деформирует этот процесс, придает ему антагонистический характер.
Иллюзия «вытеснения человека из сферы общественного производства» и связанные с ней технократические мифы порождены в первую очередь тем, что буржуазным социологам и экономистам, как правило, чужд исторический подход к обществу, а их анализ ограничен лишь сферой промышленного производства. Социальная обусловленность подобного подхода станет очевидной, если мы примем во внимание, что преувеличение роли техники так или иначе отражает преклонение перед основным капиталом, в умалении человека дает себя знать пренебрежение трудящимися массами, в ограничении анализа промышленностью — товарный фетишизм, представление же о вечности капиталистических отношений, естественно, сопровождается утратой социальной перспективы.
Капитализм — прокрустово ложе прогресса
Не только экономическое развитие, но и социальный прогресс человечества во многих отношениях обусловлены последовательным разделением труда. На протяжении истории это разделение происходило как в горизонтальной плоскости, путем расчленения непосредственного процесса изготовления продукта на ряд параллельных или последовательных операций, так и в вертикальной плоскости, путем выделения отдельных этапов общественного производства в относительно самостоятельные сферы экономической деятельности. В первом случае процесс производства по своему характеру оставался совместным трудом; во втором же он приобретал характер более или менее опосредованного участия во всеобщем труде. В обоих случаях, однако, в результате общественного разделения труда значительно возрастала его совокупная производительность благодаря специализации и кооперации, а также благодаря перемещению части рабочей силы в те сферы деятельности, где экономическая эффективность приложения труда в целом выше.
Развитием прежде всего науки и образования, а также ряда других социальных услуг научно-техническая революция как бы надстраивает следующий, новый этаж в экономическом здании цивилизации — третий, если рассматривать первым присвоение и умножение богатств природы в сельском хозяйстве, а вторым — их промышленную переработку. Дело не в том, что эти формы общественной деятельности не существовали прежде, а в том, что производство знания, его приобретение и технологическое применение в процессе научно-технической революции становятся необходимым предварительным условием современного общественного производства; общественно полезная деятельность в этой сфере превращается в общественно необходимую и экономически весьма эффективную; она вносит свою возрастающую долю в стоимость совокупного общественного продукта и уже в силу этого приобретает характер производительного труда.
К. Маркс и Ф. Энгельс отмечали, что понятие производительного труда является историческим, что его содержание меняется от эпохи к эпохе, от одного общественного строя к другому. «Только буржуазная ограниченность, считающая капиталистические формы производства абсолютными его формами, а следовательно вечными естественными формами производства, может смешивать вопрос о том, что такое производительный труд с точки зрения капитала, с вопросом, какой труд вообще является производительным, или что такое производительный труд вообще…»[143] — подчеркивал Маркс.
Известное расхождение в оценке той или иной деятельности как общественно полезной, экономически эффективной и производительной (либо наоборот) вызвано не столько различиями в исходной точке зрения представителей различных социальных слоев и профессий, сколько уровнем развития производительных сил данного общества. Точка зрения господствующего класса является преобладающей не просто потому, что он господствует в обществе; она до поры до времени объективно выражает сложившиеся экономические и социальные условия общественного производства.