Необходимость дать специальное техническое образование основной массе населения предполагает колоссальные затраты общественного труда, причем в течение долгого времени: подготовка высококвалифицированного специалиста в среднем занимает до 15–20 лет обучения в школе и университете. В конечном счете «капиталовложения в человека», будь то в форме образования, здравоохранения и даже воспитания с детских лет, включая обеспечение подрастающего поколения пищей, одеждой, жилищем, более чем окупаются в течение его последующей производительной деятельности. Но, с точки зрения предпринимателя-капиталиста, это в целом совершенно нерентабельная сфера приложения капитала, во-первых, потому, что они окупились бы очень не скоро (по подсчетам демографов, человек возмещает все произведенные на него затраты в среднем к 30–35 годам); во-вторых, потому, что продукт его затрат — высококвалифицированный специалист — может быть на равных основаниях приобретен другими, конкурирующими фирмами на рынке рабочей силы, причем много ниже его стоимости. В лучшем случае крупнейшие корпорации готовы вложить средства в своеобразный «полуфабрикат», то есть в сравнительно краткосрочное обучение более или менее образованного работника, позволяющее рассчитывать на быстрый эффект. Все же остальные расходы по воспроизводству высококвалифицированной рабочей силы возлагаются частным капиталом либо на семью, либо все больше на государство, либо, наконец, даже на другие страны, откуда переманивают специалистов.
Итак, капиталовложения в человека, подобно капиталовложениям в науку, в современную эпоху превращаются во всеобщее необходимое условие общественного производства в целом. Но вместе с тем они лежат в основном «по ту сторону» частнокапиталистического предпринимательства. Экономическая эффективность общественной деятельности в этой сфере и капиталистическая рентабельность все больше расходятся между собой. Интересы общества и интересы частного капитала приходят в столкновение, которое перерастает в антагонистический конфликт, ибо основные издержки по созданию общественного богатства в возрастающих размерах перекладываются с помощью государства на все население, тогда как выгоды от его реализации в процессе товарного производства присваиваются частным образом, преимущественно монополистическим капиталом.
Пока расходы государства на научные исследования и технические разработки, на образование и здравоохранение укладываются в пределах 10–20 процентов национального дохода, подобное перераспределение общественного богатства в пользу монополистических корпораций, быть может, еще и удастся как-то оправдать в глазах общественного мнения с помощью идеологических ухищрений, какими-либо иными, мнимыми преимуществами капиталистической системы. Однако эти расходы стремительно возрастают и по мере перемещения рабочей силы в «третичную сферу» в процессе нового общественного разделения труда будут возрастать и дальше. Чтобы предотвратить экономический застой и социальную стагнацию, государство будет вынуждено и дальше изымать из сферы частного предпринимательства те формы общественно полезного труда, к которым неприменимы принципы товарного производства.
Колоссальный рост роли государства в экономической и социальной деятельности общества на капиталистическом Западе после второй мировой войны в значительной мере следствие научно-технической революции. И это не преходящий, а постоянно действующий фактор. В конечном итоге спустя несколько десятилетий, даже при сохранении в промышленности частнокапиталистического товарного производства, ее реальная доля в совокупном общественном продукте упадет до 15–20 процентов. В этих условиях сохранение частной собственности и принципа капиталистического предпринимательства в промышленности (не говоря уже о других сферах общественного производства) объективно будет выглядеть столь же диким, как сохранение крепостного права, феодальной ренты и сословных привилегий после промышленной революции в сельском хозяйстве. Иначе говоря, государство должно будет превратить капиталистическое производство в промышленности в своеобразную привилегию небольшого круга лиц, присваивающих в виде прибыли продукт общественно полезной деятельности в остальных сферах производства.
Даже если бы капиталистической системе удалось продлить свое существование до той поры вопреки неразрешимым внутренним противоречиям (что весьма сомнительно) и если бы ей удалось изобрести такой экономический механизм, который обращал бы в товар весь продукт «третичной сферы» (что в непосредственной форме невозможно), ее дни были бы сочтены в результате этого нового общественного разделения труда. Ни один капиталист не примирился бы с тем, чтобы вся его продукция, включая прибавочную стоимость, отчуждалась в виде натуральной ренты землевладельцу-феодалу на том основании, что предприятие построено на территории его владения. Также и общество не допустит, чтобы созданное им в новых сферах деятельности богатство реализовалось бы на рынке в форме промышленной продукции, а весь прибавочный продукт присваивался бы в форме частнокапиталистической прибыли горсткой собственников.
Частная капиталистическая собственность на средства производства и контрольные пакеты акций в глазах общества имели бы не больше моральных оправданий и правовой силы, чем ленные грамоты французских королей и сословные привилегии в развитом промышленном обществе. Привилегия капиталистов на частную собственность неизбежно будет взорвана в ходе научно-технической революции, а их шансы продержаться в условиях нового общества окажутся еще меньшими, чем шансы английских лордов в начале XIX века сохранить таможенные тарифы на хлеб.
Всестороннее развитие личности или «цивилизация досуга»?
Несостоятельность товарного производства и меркантильного подхода особенно ярко проявляется в оценке социальной функции свободного времени.
До научно-технической революции свободное время трудящегося было безразлично с экономической точки зрения. В настоящее время проблема свободного времени все больше занимает не только социологов и экономистов, но и бизнесменов. Однако подход к свободному времени в этом отношении остается по-прежнему «потребительским», а именно: ученые озабочены проблемой того, чем заполнить свободное время, чтобы оно не оказалось заполненным антисоциальной деятельностью. Бизнесмены рассматривают свободное время и досуг с точки зрения потенциального рынка сбыта.
Сокращение рабочего времени и, соответственно, увеличение свободного времени — это совершенно очевидная тенденция нашей эпохи, обусловленная объективными причинами. С одной стороны, быстрый рост производительности труда в ходе научно-технического прогресса позволяет сокращать необходимое рабочее время; с другой — условия жизни и работы в современном обществе предполагают увеличение свободного времени для полноценного воспроизводства рабочей силы. В предстоящие десятилетия эта тенденция не только сохранится, но и приобретет дальнейшее ускорение. Если с начала нашего века по настоящее время количество рабочих часов в году сократилось в среднем с 3000 до 2000, то к концу века оно, по всей вероятности, может сократиться еще на треть.
Сейчас, конечно, преждевременно гадать, какую конкретную форму обретет это сокращение. В своей книге, озаглавленной «40 000 часов», французский социолог и экономист Жан Фурастье считает, что эта средняя продолжительность трудовой активности работника на протяжении его жизни будет состоять из 33 лет рабочего стажа, 40 рабочих недель в году, по 30 рабочих часов в неделю.[149] Чем меньше рабочее время, тем больше может быть вариантов его распределения как в течение жизни человека, так и на протяжении года и даже недели. Вполне можно предположить, что люди будут работать 25 часов в неделю, иметь три месяца отпуска в году, а из 40 лет их трудового стажа 5 лет будут отведены на повышение квалификации или переквалификацию. Так или иначе, но подобные расчеты не могут быть формальными и умозрительными. Распределение рабочего времени будет объективно диктоваться потребностями современного производства и условиями жизни.