В 11 часов вновь появился надзиратель. Лазарь спал, укрывшись с головой. В руках надзирателя был ордер на освобождение.
— Лазарь Алькоба!
Приседая и подергивая ртом, Томас поднялся с нар.
— Слушаюсь!
— Вы Лазарь Алькоба?
— Так точно!
— Что случилось с другим? Он все еще спит.
— Очень плохо спал ночью, — пояснил Томас.
— Вы свободны!
Томас схватился рукой за сердце и бессильно опустился на нары, изображая охватившую его слабость.
— Я всегда знал, что правда восторжествует, — проговорил он.
— Перестаньте болтать и следуйте за мной.
Томас шел за надзирателем через длинные коридоры и переходы в канцелярию тюрьмы. Железные двери открывались и закрывались за ним. Ходьба на полусогнутых ногах стала причинять ему боль.
«Только бы не началась у меня судорога, тогда я не выдержу», — мелькало у него в голове. Лестница вверх, лестница вниз. Снова длинные коридоры. Надзиратель внимательно посмотрел на Томаса: Вам жарко, Алькоба, снимите пальто. Вы весь в поту.
— Нет, нет, спасибо. Это от волнения. Мне, наоборот, холодно.
Наконец, они пришли в бюро освобождения. Деревянный барьер делил комнату на две части. За барьером находились три чиновника. Перед барьером стояли еще два заключенных, подлежащих освобождению.
Томас обратил внимание на то, что чиновники не спешили, что перед барьером не на что было сесть. Боль в коленках становилась все нестерпимее. Без пяти 12 часов чиновники закончили с освобождением двух заключенных. Перед глазами Томаса поплыли огненные круги, казалось, он потеряет сознание от боли, поднимающейся от колен по всему телу. Бессознательно он облокотился на барьер.
«О Боже, какое облегчение, какое блаженство!» — подумал он.
— Эй, ты там, — закричал самый маленький из чиновников, — убери лапы с барьера. Не можешь постоять несколько минут, как положено, ленивая свинья.
В то же мгновение его пронзила острая боль. «Только бы не потерять сознание. Тогда они снимут пальто и обман обнаружится».
— Извините, сеньоры, — сказал Томас и убрал рукис барьера.
Он не потерял сознание. Чиновники подумали, что заключенный от волнения испытывает приступ слабости. Ему дали стул. В половине первого два чиновника ушли обедать, третий стал оформлять Томаса.
Он вставил анкету в пишущую машинку и мягко сказал:
— Пустая формальность, но я должен описать ваши приметы, чтобы не произошла ошибка.
Сидя на стуле, Томас отвечал на вопросы чиновника: «Алькоба Лазарь, римско-католического вероисповедания, родился в Лиссабоне 12 апреля 1905 года. Последнее место жительства—Рио Пампула, 51».
Чиновник сравнивал записанные данные с другими, имеющимися в деле.
— Волосы на голове. Вы рано облысели.
— Увы, моя тяжелая судьба.
— Так, глаза черные. Рост? Встаньте! Томас встал, подогнув колени.
— Особые приметы: горб и подергивание рта. Да, да, правильно, сядьте.
Чиновник закончил писать и отвел Томаса в другое помещение.
Как подследственный, Томас не получал тюремной одежды, носил свою и даже сохранил любимые золотые часы с боем. Томас получил паспорт и другие документы своего друга, его деньги, складной нож и маленький чемоданчик.
— Распишитесь в получении вещей, — приказал чиновник. Томас расписался — «Алькоба Лазарь».
«Мои последние деньги, мой прекрасный фальшивый паспорт, выданный французской разведкой, — все полетело к черту, — думал Томас, проходя по улицам города, — но ничего, мой друг художник очень скоро сделает мне новый паспорт. Начнем новую жизнь».
В этот же день побег Жана Леблана был обнаружен. Надзиратель нашел в камере Алькобу Лазаря, находящегося в состоянии глубокого сна. Врач установил, что заключенный не симулирует, что он приведен в такое состояние посредством сильнейшего снотворного. Только с помощью уколов и черного кофе удалось разбудить Алькобу. В том, что это был именно он, сомневаться не приходилось, так как горб был настоящим.
Придя в себя, Алькоба рассказал:
— Этот проклятый Леблан, наверно, что-то подсыпал. Кофе горчил. Я почувствовал слабость, головокружениеи потом отключился. Я ему рассказал, что сегодня буду освобожден. Об этом мне сказал начальник тюрьмы, в канцелярии которого я работаю.
Надзиратель вступил в спор с Алькобой:
— Но я с вами разговаривал сегодня утром, когда приносил завтрак, а позднее я вывел вас из камеры.
— Если бы вы выпустили меня утром из камеры, то я не сидел бы сейчас здесь, — отпарировал Лазарь.
Тюремным властям стало ясно, что заключенный Жан Леблан бежал под именем Алькоба.
С убийственной логикой Лазарь заявил:
— Постановление об освобождении вынесено в отношении меня, следовательно, вы обязаны немедленно освободить меня.
— Да, это так, но пока идет следствие.
Послушайте, или вы меня завтра утром выпускаете, или я сообщу генеральному прокурору о порядках в вашей тюрьме!
«Перейра, Перейра!» — кричал Томас в это время, стуча в дверь своего друга. Никто не отвечал. «Или он пьян, или его нет дома», — подумал Томас. Затем он вспомнил, что художник никогда не закрывал двери своей квартиры на ключ. Он нажал на ручку, дверь открылась. Пройдя через темную прихожую, Томас заглянул в мастерскую, на кухню. Перейры нигде не было.
«Значит, запил где-то вне дома. Сколько может продолжаться запой? День, неделю? Надо рассчитывать на худшее, — думал Томас, — мой побег уже обнаружен, мне нельзя показываться на улице, надо его дожидаться здесь».
Он почувствовал острейший приступ голода. Состояние депрессии прошло. При этом он заметил, что все еще сгибает колени и подергивает ртом, что причиняет ему боль и неудобство.
«Не думать об этом, не думать. Надо посмотреть, что есть на кухне у Ренальдо. Ага, белый хлеб, яйца, сыр, томаты, ветчина, язык, перец и прочие пряности». Вид продуктов возбудил Томаса.
«Когда вернется Ренальдо, он тоже захочет есть, — подумалось ему, и он принялся готовить еду. Ему вспомнилась Эстрелла, эта бестия, ведьма, эта фурия! — Весь мир ополчился против меня! Что я сделал? Я был неплохим человеком, хорошим гражданином… Проклятые агенты секретных служб! Куда же они меня завели? В тюрьме был, бежал, документы у меня фальшивые, с револьвером и ядами обращаться умею, с взрывчаткой и симпатическими чернилами тоже. Научился стрелять, боксировать, бороться, всем приемам джиу-джитсу, монтировать микрофоны для подслушивания, бегать, прыгать. Умею симулировать желтуху, лихорадку, диабет, подделывать документы. Может ли банкир гордиться такими знаниями? Больше никакого сочувствия никому и ничему. Все, хватит! Сыт по горло! Теперь я вам всем покажу! Всем! Всему миру! Я буду нападать, как голодный волк. Я буду изготовлять фальшивки, угрожать, шантажировать, как это делали со мной. Я объявляю войну всему плохому, у нас не будет перемирия, пактов и союзов!»
Послышался шум открываемой двери. «Это, наверно, Ренальдо», — подумал Томас, отвлекаясь от своих мыслей о войне с секретными службами.
— Я на кухне, входите, — крикнул он. В кухонных дверях появилась фигура. Но это был не бородатый пьяница Ренальдо. Это была женщина. Одета она была в кожаное пальто и красные сапоги. Черные волосы выбивались из-под красной шляпы. Рот молодой женщины был большой и красный, глаза черные и большие. Кожа лица белая.
Не вынимая рук из карманов, она внимательно смотрела на Томаса. Ее голос прозвучал ординарно, но с металлом:
— Добрый вечер, Перейра. Вы меня не знаете.
— Я, — начал было Томас, но она прервала его движением своей очаровательной головки, от которого выпали из-под шляпки волосы.
— Спокойно, я не из полиции, даже напротив.
«Она приняла меня за Ренальдо», — подумал Томас.
— Кто дал вам мой адрес? — спросил он. Женщина в красном внимательно изучала его.