…Дежурная в белом халате провела Бориса на третий этаж. Узкий длинный коридор тянулся, казалось, без конца.
На подоконниках теснились вазоны с цветами.
Борис прошел через весь коридор, он был почти пуст, только в конце его у крайнего окна сбилось в кучу несколько фигур в белых халатах. Только сейчас Борис ощутил, что в отделении необычайно тихо.
Среди белых фигур у окна Борис сразу отличил Зину и быстро подошел к ней. Девушка стояла, облокотившись локтями о подоконник. Плечи ее вздрагивали от сдерживаемых рыданий.
Борис подошел к ней, пожал ей руку. Девушка слабо кивнула в ответ. Лицо ее было без кровинки. Выражение безнадежной тоски и внутренней боли лежало в ее маленьких темных глазах.
– Где он? – тихо спросил Борис.
Движением глаз Зина показала на плотно закрытые двери, на которых была прибита дощечка с надписью «Операционная».
Борис прислонился спиной к стенке, в бессильной тоске уставясь в зловещую надпись.
Дверь легонько открылась, в просвете показался человек весь в белом, должно быть врач.
– Есть ли среди вас родные Герасимова? – спросил он, освободив от марли рот. Борис оттолкнулся от стены, хотел податься вперед, но Зина опередила его.
– Есть, – сказала она, твердо шагнув в сторону человека, стоявшего в дверях.
– Кем приходитесь больному? – спросил врач.
На минуту Зина растерялась.
– Невестой, – быстро оправилась она от смущения, – но теперь считайте женой.
Врач озабоченными глазами оглядел девушку.
– У больного серьезная операция. Могут быть всякие неожиданности. Нужна расписка для формальности.
– Хорошо. Я вам ее дам.
Она подошла к подоконнику, товарищи подали ей самописку и бумагу.
– Оставьте расписку у дежурной сестры, – бросил врач и скрылся за дверью.
Операция длилась всего двадцать минут, но для Зины и ее друзей эти двадцать минут казались вечностью.
Было тихо в ожидальной, так тихо, что слышно было, как во дворе потрескивал снег под ногами.
Пахло острыми лекарствами, сквозь разрисованные морозом двойные рамы окон скупо пробивался дневной свет.
Зина стояла у подоконника, плотно стиснув зубы. Лицо, искаженное страданием, искривилось. Казалось, вот-вот она расплачется. Борис стоял рядом и не знал, как утешить ее.
Дверь наконец открылась, из операционной вышел врач в сопровождении ассистентов и сестер. Они прошли мимо ожидающей группы студентов, скрылись в соседней комнате.
Зина не шевельнулась с места, она словно приросла к подоконнику. Последней вышла из операционной дежурная сестра, принявшая у Зины расписку. С радостным, сияющим лицом она подошла к Зине и обняла девушку.
– Не волнуйтесь, дорогая, операция прошла удачно.
– Спасибо, сестра, – сказала Зина и почувствовала, как ослабевшие ноги подгибаются под тяжестью тела. Борис быстро подхватил ее под руки. Зина уткнулась лицом в грудь Бориса и только сейчас дала волю слезам.
С волнением, держа в руках огромный сверток с одеждой Николая, Зина вошла в просторный вестибюль больницы.
– Выписывать? – спросила ее дежурная.
– Да, нам звонили из больницы.
– Значит, сюда, – сказала дежурная и повела Зину по коридору. Зина шла за дежурной ни жива ни мертва. Всю процедуру выписки больного она провела в каком-то тумане. Наконец-то! Ее любимый Николай снова здоров. Он спасен для жизни, для нее. В эту минуту ей даже в голову не приходило, что Николай вернулся к ней уже не прежним, что не будет больше того поединка за шахматной доской, из которого на институтских соревнованиях он выходил победителем, что они не будут больше вместе бегать взапуски на лыжах, играть в волейбол, смотреть новые кинокартины. Радость возвращения к жизни близкого человека заполнила все существо девушки.
Вот наконец захлопнулись за ними больничные двери. Они теперь вместе, как прежде, как всегда. На улице было людно. Прохожие с любопытством оборачивали за ними головы. Неуверенная походка высокого чернявого юноши в больших синих очках и предупредительная осторожность, с какой молодая спутница вела его под руку, невольно привлекали к ним внимание.
– Ну вот, была невестой, стала поводырем, – грустно сказал Николай, послушно и осторожно ступая рядом с Зиной. – Ничего, – добавил он, стараясь попасть в ухо спутницы, – еще немного, освобожу тебя от этой нагрузки. Поеду в деревню, братишке уже восемь лет, привяжусь к нему, помучаю его немного, а там обвыкну. Не я первый, не я последний.
Зина слушала Николая, кусая губы. Только сейчас дошла до ее сознания непоправимость случившегося. Вдоль улицы, по которой они шли, из конца ее в конец, тянулся скверик. Было морозно, стояла еще зима, в сквере пусто.