«Фока» — старое сухое судно, приспособленное Мурманской Научно-Промысловой Экспедицией для жизни и научной работы. Кроме жилых кают, каждый из членов нашей экспедиции имел еще и кабинет для работ, а с находкой такого количества дерева на берегу можно быть покойным, что не придется мерзнуть подобно несчастному Кэну. Пища наша, быть может не столь разнообразная [47], как у других — отличалась обилием и питательностью.
Из разных родов одежды, применяющейся на севере, Седов выбрал русские полушубки, валенки, самоедские малицы и совики [48], кроме них было несколько пар костюмов, сшитых по образцу эскимосских. Насколько все они будут удовлетворять, предстояло испытать на деле.
Что же еще? Устроить как можно уютней и теплей свое жилище да начинать жить здесь до поры, когда разойдутся льды, — тогда отправимся дальше.
В каютах почувствовалась некоторая прохлада, едва только прекратилась подача пара в трубы отопления; итак, первое, — нужно поспешить с установкой печей. У нас были с собой хорошие чугунные печи, приспособленные и для угля и для дров. Борта «Фоки» казались надежными, но верхняя палуба должна была пропускать холод. Поверх палубы насыпали толстый слой земли и закрыли досками кап [49]. Одну из дверей, ведущих на палубу, плотно законопатили и запечатали, прибив сверх войлока доски; другую обили войлоком. Трубы и вентиляторы накрыли брезентом, над трюмами возвели надстроечки, чтоб, доставая нужное, не открывать каждый раз тяжелых люков. Наконец, построили сходни на лед. После таких приготовлений «Фока» сразу приобрел вид бывалого полярного судна.
Разместившись окончательно по каютам и кабинетам, сообща принялись за устройство кают-компании. У наиболее сухой стены поставили пианино и граммофон, на самодельных полках разместили библиотеку, по стенам повесили эстампы и некоторые из сделанных мною фотографий. 20 сентября общие приготовления к зимовке закончились. По сему случаю состоялось даже празднество с чтением приказа начальника экспедиции, с его речью. Приказом время распределялось по-новому. Некоторые получили к своим прямым обязанностям новые: Визе был назначен заведовать библиотекой, Кушаков — хозяйственной частью, я был назначен помощником Визе по метеорологической части и заместителем его во время отлучек. Зандер вместе с обязанностями пожарного инспектора получил заботу о печах.
Более изысканный обед, продолжительное концертное отделение с солистами-исполнителями на пианино, пианоле и «на граммофоне», карты и шахматы закончили этот первый наш полярный праздник.
Зимовка началась.
Глава пятая
… То были поэмы, как мост, перекинутые
от Жизни к Смерти, смутно в воздухе ночи
навеянные, неухваченные, незаписанные…
Как спешат морозы! Давно ли вольный морской ветер наполнял паруса, давно ли чайки кружились вокруг «Фоки», а прошло полторы-две недели, и вот здесь суровая зима, как на родине в декабре. Мы ходим по льду, как по земле, и даже собираемся отправиться по нему в далекое путешествие.
Да, двадцать первого сентября мы отправились по льду на остров Берха, — нужно было поставить там «гурии» [50] — приметные точки для мензульной съемки всей группы островов и земель, окружавших нас. Как смеялись мы год спустя над своим первым санным путешествием. Путешествовать вместе с авторами книг казалось так просто! Впрочем, мы находили некоторые оправдания своей неудаче. В самом деле: многие из вещей, необходимых для санного путешествия, как, например, палатки и керосиновые кухни не были еще распакованы и покоились в глубине трюмов, ни одна из собак еще не приучилась ходить в запряжке того рода, который собирался применить Седов, да и сбруйки еще не были готовы. Эта экскурсия интересна только как первое столкновение с полярной природой. Но работали-то мы все добросовестно. В своей записной книжке я нахожу длинные описания, как выбивались из сил пять человек, проходя в сутки по пяти километров. Сократив эти записи, я переношу их для наглядности сюда. Итак:
«21 сентября. Вышли в 10 утра. Ясно, слабый северный ветерок при -18 °C. С нами одни сани, груженые досками для большого знака на Берхе, и провизия. Лед вблизи «Фоки» ровен, но только вблизи. Чем дальше, все больше торосов и айсбергов — и в одиночку и сплошными нагромождениями. Нужно обладать большим воображением, чтобы сравнить с чем-нибудь формы льдин, — так неожиданно прихотливы их изломы, так не походят ни на что виденное раньше. Но красивы, бесспорно, мерцание искр в изломах, зеленые тени в трещинах между пятнами прилипшего снега и густота голубых теней в неосвещенной солнцем стороне. Впрочем, любоваться трудно и некогда. Тяжело груженые сани двигаются с трудом, а путь — зигзагами, петлями: нелегко найти проходимое место среди торосов. На ровном льду сани тащат Катарин, Лебедев и Юган Томиссар.
Юган — эстонец, бывший военный матрос, фигура крепкая, мощная и мрачная; когда ему «попадаит сюда» — восторженная. Еще, — он любит «передернуть» в работе и потому часто служит мишенью насмешек товарищей. Но, кажется, он просто не может делать чего-нибудь, не пуская в ход всей своей могучей силы, — как машина, рассчитанная на большую нагрузку. Вот: сани встали, упершись в подъем снежной волны, Юган командует хриплым голосом:
— А ну, пыры! («бери» — на его жаргоне), — сам же держит постромку, так, чтоб только не провешивалась.
— Ой раз ешчо! — Сани, разумеется, ни с места. Юган оглядывается, решает, что без его усилия не обойтись, скорбно вздыхает и рыча что-то вроде «урр-уп», наваливается. Сани выскакивают и скользят в сопровождении крепко-соленого слова.
С полудня мы забрались в почти непроходимые торосы. Нарта встала.
Не помогало даже могучее юганово «урруп». Дело дошло до топора. Принялись за расчистку пути. Один находил дорогу, другой орудовал топором, а остальные тащили сани. Сани перевертываются, шнуровка развязывается, все вещи вываливаются. Все это задерживает чрезвычайно, а мы собирались в один день пройти все тридцать километров до Берха.
В половине пятого солнце зашло, начало темнеть, а мы были не дальше 5–6 километров от корабля. Оставалась надежда, что не все же время будут на пути такие отвратительные валы и россыпи льда. Но новые горы вставали на пути, а с них виднелись дальше бесконечные торосы без метра ровной поверхности. Надеясь воспользоваться куском земли между двумя ледниками, мы свернули к берегу Новой Земли.
В семь часов стемнело; до берега не дошли. Расположились на ночлег. Под высокой льдиной выкопали яму, обложили ее по бокам снегом в защиту от ветра.
На ходу, в работе скорее жарко, чем холодно. На остановке же сразу почувствовалось, что мороз велик, а нужно еще отдохнуть и поесть.
Для холодного ужина открыли несколько банок консервов.
— Вот это прелестно, — ужин под 75-м градусом, на белоснежной скатерти, — острил Павлов, свирепо вспарывая свою жестянку мясного консерва.
— Что же это такое? Аммонит?.. Белеменит, или другая окаменелость?
Достали сухари и масло. Сухари как сухари, а масло — тоже нечто геологическое, — нож не берет. Пожертвовали одной доской, развели огонь и разогрели на нем свой каменный ужин.
Моя малица короче, а ноги длиннее, чем у других, я долго не мог спрятать их под мех, но наконец уснул и я.
Проснулся от холода, забравшегося под подол малицы. Встал размять затекшую руку и выкурить трубку. — Темная ночь. Одни звезды смотрят сквозь призрачную ткань северного сияния. Нагромождены торосы, айсберги; славный грохот был, наверное, при их рождении, но теперь-то — мертвая тишина. И вот под одним торосом лежат, свернувшись в клубок, несколько существ — такой чуждый этой пустыне комочек, — четыре человека. Такими же пятнышками темнеют увязавшиеся за нами собаки. Тоже лежат, медленно согревая и вытаивая снег. Другие расположились на ногах людей — их не гонят: тепло дорого. Жалкая картина и торжественная.
47
Благодаря большой спешке при снаряжении экспедиции, а также упущению исполняющего обязанности врача экспедиции Кушакова, провизия, принимаемая на «Фоку», не подвергалась исследованию, а осматривалось лишь поверхностно и небрежно. По этой причине впоследствии, кроме некоторых (не особенно существенных) недостатков в весе и качестве продуктов, оказалось, что принятые солонина и треска поставлены самого низшего качества. Большую часть их пришлось выбросить за борт.
48
Малица — самоедская одежда в виде рубахи из оленьего меха волосом внутрь. Совик — верхняя одежда, покроя, похожего на малицу, но волосом наружу.
50
Гуриями называют на севере груды камней, складываемые для опознавания местности. Складывавшиеся нами гурии обычно делались в виде закругленного конуса, в вершину которого иногда вставлялось бревно или крест.