Около трех часов плыл «Фока» мимо ледяной стены. В то время как производился промер, мы то удалялись от ледяного берега, то подходили чуть не под самую стену. Тогда она начинала вырастать, быстро поднимаясь к небу. Становилось жутко: так велики оказывались голубые прозрачные скалы, и так мизерен в сравнении с ними «Фока», а склоненные, еле держащиеся колонны льда, казалось, вот-вот рухнут и раздавят в прах проползающий мимо кораблик. Голос лотового матроса раздавался в такие минуты глухо и странно, как в подземелье; особенное, непривычно звенящее эхо повторяло слова; все разговоры на палубе и на мостике как-то сами собой умолкали, словно им здесь не могло быть места. Мы слышали в тишине, как нечто глухо грохочет в глубине стены, изредка звенит что-то звоном лопнувшей тонкой струны, — и все еще больше задерживали дыхание, еще глуше звучал голос, выкрикивающий глубины.
Глубина моря в этом месте колебалась между 25 и 60 саженями [35]; ближе к леднику мельче, дальше — глубже.
На картах Главного Гидрографического Управления значился пролив между островами Панкратьева. Пролива там не оказалось, — ближайший к Новой Земле остров оказался полуостровом. Наш вождь не терял надежды воспользоваться другим, западнее лежащим проливом.
День склонялся к вечеру. Идти ночью мимо этих неисследованных берегов слишком рискованно. Мы решили переночевать в проливе.
Никто не сходил с палубы в этот день, все продрогли, утомились. В то самое время, как мы собрались проглотить по стакану чая, сверху раздался крик: «медведи». «Фока» только что отдал якорь, грохотала якорная цепь, — а медведи, не обращая на «Фоку» внимания, располагались на ночлег в каких-нибудь метрах 800-х. Один из зверей разрывал снег, устраивая себе, по-видимому, ложе.
О, на этот раз мы выработали точную диспозицию. Четыре охотника должны были заехать в глубокий тыл медведей с таким расчетом, чтоб согнать их под выстрелы другой партии. Торопливо спустили шлюпки и в сгущающейся темноте отправились исполнять свои кровавые замыслы. Седову и мне не сразу удалось пристать: припай молодого блинчатого льда у берега оказался слишком тонким и не выдерживал тяжести человека. Вылезая из шлюпки, я принял хорошую ванну по пояс. Это обстоятельство послужило, пожалуй, на пользу: как я убедился тут, ледяная ванна весьма успешно излечивает охотничью лихорадку — трудно сохранить страстное желание убить медведя, будучи закованным в ледяной компресс. А тут еще надо смотреть в оба, чтоб не провалиться с головой, — ступать непослушными членами осторожно и внимательно.
Выбравшись на лед, мы не могли рассмотреть, где медведи. Уже начали стрелять с берега — целая канонада, а мы все еще напрягали зрение, но не видели ничего, кроме огненных полос на берегу. Вот с горы раздались крики:
— Бегите скорее к медведям, стрелять не будем!
Тут пришлось забыть на время, что лед прогибается больше, чем хотелось бы, а колени плохо гнутся. Мы побежали по указанному направлению, проваливаясь то одной, то другой ногой и совсем скоро наткнулись на медведицу с крупным медвежонком. Он был ранен, а медведица со стонами и беспокойством ходила около него. На близком расстоянии Седов сразу покончил с медвежонком, я же парой выстрелов убил и медведицу, убегавшую неуклюжим галопом.
Поздно вечером мы лакомились медвежьим бифштексом. Охотники получили по доброй чарке коньяку. Медвежатина имеет своеобразный запах, но это не мешает мясу быть вкусным и нежным — таково было общее мнение».
Глава третья
В моем дневнике не записано ни слова с 6-го по 17-е сентября. А между тем в этот промежуток случилось несколько событий, оказавшихся решающими в нашей судьбе. На этот раз я вполне извиняю свое небрежение: оно происходило только от неимения времени. Иногда после почти беспрерывной суточной работы мы еле добирались до коек и засыпали в чем были, чтоб через несколько часов снова принять участие в непривычной многим физической работе.
После охоты 5-го сентября все засиделись очень долго. Рассказывали подробности охоты, рассматривали ужасные пули «дум-дум» моего ружья — их вынули из туши убитой медведицы в виде грибов с отколовшимися осколками. Разошлись только перед рассветом.
Утром я не слыхал ни суеты при поднятии якоря, ни работы винта. Проснулся от сильного толчка, какой-то беготни и криков на палубе. «Фока» плотно уселся на мель. Я чувствовал себя несколько виноватым за свой сладкий сон. В 1910 году на «Бакане» мы сидели на мели в этом же самом проливе и месте. Будь я на палубе, мог бы, вероятно указать Седову приблизительное местонахождение мели. Накануне я, впрочем, предупреждал его о приключении «Бакана», но местности с некоторого расстояния указать не мог. Точно так же, как и «Бакан», «Фока» шел с промером и оказался на мели через несколько мгновений после крика лотового матроса: «Тридцать пронесло».
Ни Седов, ни капитан не придали большого значения посадке на твердый, ровный грунт в почти закрытом проливе. Это, казалось, была досадная задержка на нашем пути — и только. Седов отдал приказание завезти якорь, перенести кое-какой груз на корму и, поручив дальнейшее руководство работами капитану, сам с Визе и матросом Томиссаром отправился на берег Панкратьева острова определить положение его и мели астрономическим путем.
В продолжение дня работали над освобождением. Без кипучей энергии Седова всегда как-то плохо налаживались подобные работы, а он задержался на берегу: солнце долго не давало поймать себя секстаном; только к часу дня отделилась от берега шлюпка уже при начавшемся ветре. До берега было километра четыре. Пока шлюпка прошла половину этого расстояния, ветер усилился. Нам на «Фоке» было видно, с каким трудом давался гребцам каждый метр, но шлюпка все-таки подвигалась, к трем часам ей оставалось проплыть до судна какие-нибудь две сотни метров. И вот в это самое время ветер вдруг, как сорвавшись, задул очень крепко, настолько, что шлюпка сразу остановилась, — видно было, как при всех усилиях она не могла сдвинуться с места.
Капитан распорядился спустить большой баркас; в него сели девять человек и поплыли на помощь. В это же самое время показались на горизонте льды и направились в пролив.
А ветер усиливался и усиливался. Когда баркас взял шлюпку на буксир, оказалось, что и девять пар рук не могут выгрести против такого ветра: он перешел в Ю-3. шторм. Льды же подходили ближе и ближе грозной и плотной чертой. Откуда так внезапно взялись они? Нужно что-то сделать. Мы выбросили с борта на длинном лине буек, сделанный наскоро из спасательного круга, но он не успел доплыть и помочь нашим. Прежде чем на баркасе заметили буек, льды окружили «Фоку», подтянуться, пользуясь буйком, уже не было возможности. Еще несколько минут спустя лед подхватил баркас и понес его от «Фоки» куда-то вдоль по проливу.
Думается, сам Соломон не мог бы решить, чьему положению отдать предпочтение, — оставшихся ли 5 человек на судне без шлюпок на мели во время страшного шторма, среди льдов, напирающих с моря, без возможности что-нибудь предпринять для облегчения положения судна и своих унесенных льдом товарищей, или же положению находящихся в двух шлюпках без парусов, без куска хлеба в кармане, одетых по-летнему — в одни пиджачки для легкой гребли.
К одиннадцати часам лед упаковал весь пролив, шторм немного ослабел. Незадолго до полуночи около борта послышались голоса: Седов с командой добрался по льду при помощи досок и вёсел с баркаса, из которых делали настил там, где лед был непроходим. Шлюпка и баркас остались в полутора километрах от «Фоки».
Шторм продолжался до полудня следующего дня. Как только он прекратился, льды слегка разошлись, а у нас закипела горячая работа по снятию с мели. Каких только средств не перепробовал Седов! Завозили якоря простые и ледяные на стоявшие вблизи «Фоки» — тоже на мели — льдины, ставили паруса, перегружали на корму все больше груза, наконец сгрузили на льдину все бревна с палубы. Но вчерашним напором льда «Фоку» крепко вдвинуло на мель, — не помогали никакие ухищрения.