Переминаясь с ноги на ногу у дверей, он начал:
— Сергей Иванович, прошу, конечно, извинения... но, видите ли, какая получается вещь... я не знаю, как это правильнее назвать...
— Корнилов, почему вы вечно начинаете от Адама? Недомолвки какие-то! Я давно собираюсь просить вас научиться говорить просто, коротко и конкретно. Идите сюда, показывайте ваши бумаги.
— Видите ли... — опять заявил плановик, — бумаг у меня никаких нет. Я пришел доложить, что... как бы это сказать... главбуха Афонина нет на работе.
— Заболел, что ли?
— Видите ли, Сергей Иванович... — рот Корнилова расплылся в дурацкой улыбке почти до самых ушей.
Директора наконец взорвало. Стало невыносимо смотреть на его расплывшуюся физиономию, на этот противный рот.
— Что вы затвердили, Корнилов, «видите ли, видите ли»? — повысил он голос. — Говорите прямо, с чем вы ко мне явились!
— Афонин не вышел на работу потому, что он дома лежит пьяный! — единым духом выпалил плановик.
Это был удар обухом по лбу. Ковалева отбросило на спинку кресла. Он дико уставился на Корнилова. Плановик побледнел, улыбки на его лице словно не бывало.
«Афонин пьяный... Не вышел на работу... Ошибки не может быть, иначе этот человек никогда не посмел бы явиться ко мне с таким сообщением».
Директор представил весь ужас создавшегося положения: опоздание на работу на двадцать минут уже считалось прогулом. За укрывательство прогульщика — тоже большая ответственность, не говоря уже о немедленном отстранении от работы, несмотря на занимаемый пост. Таков закон. За его неукоснительным исполнением строго наблюдают партийные, советские, профсоюзные органы. А еще прокуратура и госконтроль.
А Корнилов, уловив растерянность на лице директора, расхрабрился, подошел вплотную к столу и начал нашептывать, как заговорщик единомышленнику:
— У него, Сергей Иванович, болезнь такая, болезнь. Он, как бы сказать... запойный. Нельзя сказать, что часто, но бывает, бывает. Вот и сегодня... Запой.
Ковалев очень уважал Афонина. Главбух жил без жены с пятнадцатилетним сыном. Человек беззаветной преданности своему делу, он просиживал на работе по шестнадцать часов в сутки. Ничего он не знал и ничем не интересовался, кроме своей бухгалтерии и воспитания сына.
«Я никогда не видел Афонина выпившим и никогда не слышал, что он пьет. Значит, его запои — дело очень нечастое, — думал Ковалев, продолжая смотреть на Корнилова. — Черт меня дернул спросить у этого идиота не болеет ли Афонин! Как же теперь быть? Ах, Афонин, ах, профессор...»
Ковалев понимал: запой Афонина — несчастье, а не преступление.
И он снова уставился в глаза Корнилова. В них был страх перед начальством и готовность на небольшую подлость. Больше ничего.
«Тебя-то я посадил бы на место в два счета, — подумал директор, — но ведь слух, наверное, прошел уже по всей конторе...»
Он встал из-за стола, взял стул и поставил его напротив директорского кресла.
— Садитесь, Корнилов, — сказал директор, усаживаясь в кресло.
Корнилов сел и уставился на Ковалева.
— Кто вам сказал, что Афонина нет на работе? Из какого вы это высосали пальца?
Плановик ошалело выпучил глаза.
— Но... позвольте, Сергей Иванович, вы же сами спросили...
— Я и сейчас вас спрашиваю, — загремел, прерывая его, директор, — из какого вы пальца высосали, что Афонина нет на работе? Отвечайте!
— Но... его нет...
— Где нет?
— В конторе нет.
— Я, черт бы вас побрал,— свирепо кричал директор, — не бываю в конторе две трети рабочего времени. Так вы меня тоже в запойные собираетесь зачислить?
Совершенно сбитый с толку, Корнилов молчал.
— Афонин находился на работе с семи часов утра! Понял? Но не в конторе, а у меня на квартире. А про его болезнь я спросил машинально. Вы, Корнилов, — строго упрекнул директор, — вечно являетесь со своими делами, когда я занят по горло.
Ковалев посмотрел на Корнилова. «Поверил ли? Нет, сукин сын, не поверил, но и возражать не посмеет».
— Я вас сколько раз просил сосчитать, — еще надавил директор, — сколько мы должны возить и отгружать, чтобы могли отказаться от кредитов банка под запасы древесины. Вы сделали?
— Но, Сергей Иванович...
— Извольте молчать! Сами лентяйничаете, заданий вовремя не выполняете, а когда другие делают за вас, вы их обвиняете черт знает в чем! Что за бессовестность! Кто вам сказал про Афонина?
— Сергей Иванович, — вставая со стула и прижимая руки к груди, взмолился Корнилов, — вся контора...
— Понятно! — оборвал его директор. — Бабы треплют языками от безделья, а вы несете эту грязь ко мне в кабинет. Стыдно, Корнилов! Я был о вас значительно более высокого мнения... — начал спускать на тормозах директор. Он встал из-за стола и прошелся по кабинету. «Этот будет молчать, надо разговаривать со всем аппаратом конторы».