— Вот этот товарищ, — указал Люсин на обладателя густого баса, — начальник службы лесозаготовок Иван Иванович Рядов. До войны был мастером в Возрицах. Это у него на участке вырос Петр Павлович Готчиев.
— Это, — кивнул Люсин в сторону высокого, лет сорока, человека с большим мясистым носом, — Марцинкевич, дорожный мастер, раскулаченный, сам себя раскулачил.
Марцинкевич сделал кислую физиономию, немного приподнялся на корточках и скучными глазами посмотрел на нового директора.
— То есть как? — спросил Ковалев, не в силах удержать набежавшей улыбки.
— Да кто его знает. Пусть он сам вам исповедуется. Он где-то на Украине работал. Послали его по району на раскулачивание. Вернулся домой через две недели, а его семья выслана. Он плюнул и сам за семьей уехал.
Ковалев с интересом, кусая нижнюю губу, чтобы сдержать ненужную улыбку, смотрел на добродушное лицо сидевшего на корточках Марцинкевича.
— А вот это, — продолжал представлять Люсин, — Белан.— Он — завобозом, старший конюх, просто конюх, а главное — на все руки мастер. Велите Белану что угодно, все сделает. Когда спит — никому неизвестно. А это наш механизированный бог. Николай Андреевич Колесов. Старший механик и машинист недействующего паровоза. Николай Андреевич! — вдруг рассердился Люсин. — Сколько раз я просил вас: не приходите в контору неумытым! Ходите все, как...
Ковалеву показалось, что главный инженер сам тут же понял неуместность своего замечания: все сидят, как беспризорники вокруг костра где-нибудь в развалинах старого дома на окраине города...
Рассердившись, очевидно, сам на себя, Люсин круто повернулся и оказался лицом к лицу с невысоким, пожилым, остроносым, с бегающими глазками и редкими рыжеватыми волосами человеком, стоявшим у него за спиной.
— А вот этого друга зовут «унутренний враг», — выпалил он, тыча небольшого человека пальцем в грудь. — Хохлы из Второго поселка прозвали. И правильно прозвали. Если его выдать рабочим «головой», то они его повесят на первом же осиновом суку...
Представляемый в это время вежливо раскланивался и спокойно улыбался.
— А как его зовут по-настоящему и кем он работает? — спросил, еле сдерживая смех, Ковалев.
— Остреинов Елисей... Слушай, — обратился Люсин к Остреинову, — назови свое отчество сам, ну тебя к чертям собачьим!
— Эпаминондович, с вашего разрешения... — спокойно наклонился Остреинов к директору.
— А работаете вы кем, товарищ Остреинов?
— Всем, товарищ директор.
— То есть как всем? По штатному расписанию вы кем числитесь?
— Работаю я техснабом, завхозом, кладовщиком, комендантом, экспедитором и вообще занимаюсь всем хозяйством. А кем я числюсь? — Он поднял плечи и изобразил такую гримасу на лице, словно вообще первый раз в жизни слышит о существовании каких-то штатных расписаний. — Кто ж его знает, надо будет как-нибудь у него посмотреть. — И он мотнул головой в сторону главного бухгалтера леспромхоза Богданова.
— За что же вас ругают, Остреинов? И прозвище вам приклеили такое...
— Все хотят, — не задумываясь ни на секунду, ответил многоликий деятель, — чтобы на них по двадцать четыре часа в сутки сыпалась с неба манна. А она не сыплется. Виноват кто? Конечно, Остреинов.
— Ну, хорошо, с остальными товарищами я сам познакомлюсь, — заявил директор, понявший, что такое представление не даст ему желаемых результатов. — Скажите, что из себя представляет рабочий коллектив, из кого он состоит?
— Рабочий коллектив, — живо начал рассказывать почему-то Остреинов, — у нас трех сортов...
— Людей, Остреинов, по сортам не делят, — поправил его директор. — И почему именно вы докладываете?
— Кто же лучше коменданта их знает? — вопросом на вопрос ответил Остреинов. — Ну, хорошо, значит, так. Рабочие у нас трех... — он на секунду задумался, подыскивая необходимое определение, — трех категорий!
— На категории они тоже не делятся.
— Так как же их считать, Сергей Иванович, не по масти же? — недоуменно развел руками Остреинов.
— Вот, вот! — вмешался в разговор Рядов. — Вот за это его и зовут «унутренним врагом». Для него что люди, что лошади, что солома для матрацев... Разрешите, я доложу, Сергей Иванович.
Ковалев молча кивнул головой.
— В основном работают женщины, которые были на оборонных работах. Живут они там, — он показал большим пальцем через плечо, — в самом большом бараке. Работают очень старательно. Потом — городские. Их присылают к нам по мобилизации недели на две-три. Там бывают и мужчины, но немного. Эти не знают лесной работы и не приучены к тяжелому труду. Больше всего возможностей — на Втором поселке. Сто восемьдесят мужиков, не считая женщин. Огромная сила, а пользы от них — считай, никакой. Не хотят работать. Есть много таких, которые, чувствуется, и поработали бы, но смотрят на соседа, а тот волынит. Как раскачать эту силу — ума не приложим. Может, судить бы несколько человек... А работать могут хорошо. Когда их привезли на голое место, они, как черти, по шестнадцать-восемнадцать часов работали, дома себе рубили и огороды корчевали...