Шла по воду тетка Акулина, десятника жена. Поровнявшись с мужиками, поставила ведра наземь. Как не послушать бабе, про что мужики говорят.
- Эх вы, умные головы,- крикнула она, вслушавшись в мирские речи,толкуют, что воду толкут, а догадаться не могут. Кто что ни скажет, не под тот угол клин забивает... Слушать даже тошно.
На бабу, как водится, накинулись, осмеяли, кто-то выругал, а муж, тут же стоявший, велел ей идти, куда шла, и зря не соваться, куда не спрашивают. - Да что вы, лешие, без пути зубы-то скалите? - крикнула Акулина.- Стоят, из пустого в порожнее перекладывают, а разгадать ума не хватает. Знаю, к чему Чапурины пиры затевают.
- Ну, сказывай, коли знаешь!- заговорили мужики.
- У Патапа Максимыча дочери-то заневестились,- сказала Акулина,- вот и сзывает он купцов товар показать. Смотрины будут.
- Ай да тетка Акулина! Рассказала, как размазала! - заголосили мужики.
- А баба-то, пожалуй, и правдой обмолвилась,- сказал тот, что постарше был.- Намедни хозяин при мне на базаре самарского купца Снежкова звал в гости, а у того Снежкова сын есть, парень молодой, холостой; в Городце частенько бывает. Пожалуй, и в самом деле не свадьба ль у них затевается.
Акулина посмеялась над мужиками и пошла своей дорогой к колодцу. Тут по всем дворам бабам ровно повестку дали; все к колодцу с ведрами сбежались и зачали с Акулиной про Чапуринскую свадьбу растабарывать. Молодица из деревни Шишкина случилась тут. Выслушав, в чем дело, не заходя к тетке, к которой было из-за двух верст приходила покланяться, чтобы та ей разбитую кринку берестой обмотала, побежала домой без оглядки, точно с краденым. Как прибежала, так всех шишкинских баб повестила, что у Чапуриных смотрины будут. Из Шишкина бабы, подымя хвосты, по другим деревням побежали кумушкам новость рассказать. И пошел говор про смотрины по всем деревням. Везде про Настю речь вели, потому что нестаточное, необычное вышло бы дело, если б меньшая сестра вперед старшей пошла под венец.Пущенные Акулиной вести дошли до Осиповки. В одном из мшенников, что целым рядом стояли против дома Чапурина, точили посуду три токаря, в том числе Алексей. Четвертый колесо вертел.
- Слышал, Петруха, у хозяев-то брагу варят,- говорил коренастый рыжеватый парень, стоя за станком и оттачивая ставешок.
- Как не слыхать!- ответил Петруха, весело вертя колесо, двигавшее три станка.- Столы, слышно, хозяин строить задумал. Пантелея Прохорыча завтра в Захлыстино на базар посылают свежину да вино искупать. Угощенье, слышь, будет богатое. Ста полтора либо два народу будут кормить.
- Где ж столы-то рядить?- спросил токарь Матвей. - Я, парень, что-то не слыхивал, чтобы зимой столы ставили. На снегу да на морозе что за столованье! Закрутит мороз, так на воле-то варево смерзнет.
- Мало разве у хозяина изб да подклеток! - заметил Петруха.
- Все ж полутора стам не усесться,- молвил третий работник, Мокеем звали прозвищем Чалый.
- Очередь станут держать, по-скитски, как по обителям в келарнях странник угощают,- отвечал Матвей.- Одни покормятся и вон из-за столов, на их место другие.
- Разве что так,- молвил Петруха, соглашаясь с Матвеем.- Городовые купцы, слышь, наедут,- прибавил он.
- Пир готовят зазвонистый,- сказал Мокей.- Рукобитье будет, хозяин-от старшую дочь пропивать станет.
Ровно ножом полоснул Алексею по-сердцу. Хоть говорила ему Фленушка, что опричь его Настя ни за кого не пойдет, но нежданная новость его ошеломила.
- В дом, что ли, зятя-то берут? - спросил Петруха.
- Куда, чай, в дом!- отозвался Чалый.- Пойдет такой богач к мужику в зятьях жить! Наш хозяин, хоть и тысячник, да все же крестьянин. А жених-от мало того, что из старого купецкого рода, почетный гражданин. У отца у его, слышь, медалей на шее-то что навешано, в городских головах сидел, в Питер ездил; у царя во дворце бывал. Наш-то хоть и спесив, да Снежковым на версту не будет.
- Снежковых разве жених-от? - спросил Матвей.- Не самарский ли?
- Самарские, по всей Волге купцы известные,- отвечал Чалый.
- Куда ж ему в зятья к мужику идти,- сказал Матвей,- у него, братец ты мой, заводы какие в Самаре, дома, сам я видел; был ведь я в тех местах в позапрошлом году. Пароходов своих четыре ли, пять ли. Не пойдет такой зять к тестю в дом. Своим хозяйством, поди, заживут. Что за находка ему с молодой женой, да еще с такой раскрасавицей, в наших лесах да в болотах жить!
Сильней и сильней напирал Алексей острым резцом на чашку, которую дотачивал. В глазах у него зелень ходенем заходила, ровно угорел, в ушах шум стоит, сердце так и замирает. Тогда только и опомнился, как резцом сквозь чашку прошел.
- Что это ты, Алексей? - с усмешкой спросил его вертельщик Петруха.Сквозь прорезал.
- Сорвалось! - сквозь зубы молвил Алексей и бросил испорченную чашку в сторону. Никогда с ним такого греха не бывало, даже и тогда не бывало, как, подростком будучи, токарному делу учился. Стыдно стало ему перед токарями. По всему околотку первым мастером считается, а тут, гляди-ка, дело какое.Зашабашили к обеду. Алексею не до еды. Пошел было в подклет, где посуду красят, но повернул к лестнице, что ведет в верхнее жилье дома, и на нижних ступенях остановился. Ждал он тут с четверть часа, видел, как пробрела по верху через сени матушка Манефа, слышал громкий топот сапогов Патапа Максимыча, заслышал, наконец, голос Фленушки, выходившей из Настиной светлицы. Уходя, она говорила: "Сейчас приду, Настенька!"