- У Бояркиных,- ответила Фленушка.- Насчет угощенья бедно, больно бедно, зато парни завсегда почти. Ну, бывали и приезжие.
- Откудова? - спросила Настя.
- Из Москвы купчик наезжал, матушки Таисеи сродственник, деньги в раздачу привозил, развеселый такой. Больно его честили; келейница матушки Таисеи помнишь Варварушку из Кинешмы? - совсем с ума сошла по нем; как уехал, так в прорубь кинуться хотела, руки на себя наложить. Еще Александр Михайлыч бывал, станового письмоводитель,- этот по-прежнему больше все с Серафимушкой; матушка Таисея грозит уж ее из обители погнать.
- А из Казани гости бывали? - с улыбкой спросила Фленушку Настя.
- Были из Казани, да не те, на кого думаешь,- сказала Фленушка.
- Петр Степаныч разве не бывал?- спросила Настя.
- Не был,- сухо ответила Фленушка и примолвила:- бросить хочу его, Настенька.
- Что так?
- Тоска только одна!.. Ну его... Другого полюблю!
- Зачем же другого? Это нехорошо,- сказала Настя,- надо одного уж держаться.
- Вот еще! Одного! - вспыхнула Фленушка.- Он станет насмехаться, а ты его люби. Да ни за что на свете! Ваську Шибаева полюблю - так вот он и знай,- с лукавой усмешкой, глядя на приятельницу, бойко молвила Фленушка.
- Какой Шибаев? Откудова?
- Эге-ге! - вскрикнула Фленушка и захохотала.- Память-то какая у тебя короткая стала, Настасья Патаповна! Аль забыла того, кто из Москвы конфеты в бумажных коробках с золотом привозил? Ай да Настя, ай да Настасья Патаповна! Можно чести приписать! Видно, у тебя с глаз долой, так из думы вон. Так, что ли?.. А?..
- Ничего тут не было,- потупясь и глухим шепотом сказала Настя.
- Как ничего? - быстро спросила Фленушка.
- Глупости одни,- с недовольной улыбкой ответила Настя.- Ты же все затевала.
- Ну, ладно, ладно, пущай я причиной всему,- сказала Фленушка.- А все-таки скажу, что память у тебя коротка стала. С чего бы это?.. Аль кого полюбила?..
Настя вся вспыхнула. Сама ни слова.
- Что? Зазнобушка завелась? - приставала к ней Фленушка, крепко обняв подругу.- А?.. Да говори же скорей - сора из избы не вынесем... Аль не знаешь меня? Что сказано, то во мне умерло.
Как кумач красная, Настя молчала. На глазах слезы выступили, и дрожь ее схватывала.
- Да говори, говори же! - приставала Фленушка.- Скажи!.. Право, легче будет. Увидишь!..
Настя тяжело дышала, но крепилась, молчала. Не могла, однако, слез сдержать,- так и полились они по щекам ее. Утерла глаза Настя передником и прижалась к плечу Фленушки.
- Полюбила... Впрямь полюбила? - допрашивала та.- Да говори же, Настенька, говорки скорей. Облегчи свою душеньку... Ей-богу, легче станет, как скажешь... От сердца тягость так и отвалит. Полюбила?
- Да,- едва слышно прошептала Настя.
- Кого же?.. Кого?..- допытывалась Фленушка.- Скажи, кого? Право, легче будет... Ну, хоть зовут-то как? Молчала Настя и плакала.
- Говорят тебе, скажи, как зовут?.. Как только имя его вымолвишь, так и облегчишься. Разом другая станешь. Как же звать-то?
- Алексеем! - шепотом промолвила Настя и, зарыдав, прижалась к плечу Фленушки...
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ведется обычай у заволжских тысячников народу "столы строить". За такими столами угощают они окольных крестьян сытным обедом, пивом похмельным, вином зеленым, чтоб "к себе прикормить", чтоб работники из ближайших деревень домашней работы другим скупщикам не сбывали, а коль понадобятся тысячнику работники наспех, шли бы к нему по первому зову. У Патапа Максимыча столы строили дважды в году: перед Троицей да по осени, когда из Низовья хозяин домой возвращался. Угощенье у него бывало на широкую руку, мужик был богатый и тороватый, любил народ угостить и любил тем повеличаться. Ста по полутора за столами у него кормилось; да не одни работники, бабы с девками и подростки в Осиповку к нему пить-есть приходили.
На радостях, что на крещенском базаре по торгам удача выпала, а больше потому, что сватовство с богатым купцом наклевалось, Патап Максимыч задумал построить столы не в очередь. И то у него на уме было, что, забрав чересчур подрядной работы, много тысяч посуды надо ему по домам заказать. Для того и не мешало ему прикормить заране работников. Но главный замысел не тот был: хотелось ему будущим сватушке да зятьку показать, каков он человек за Волгой, какую силу в народе имеет. "Пускай посмотрит,- раздумывал он,заложив руки за спину и расхаживая взад и вперед по горнице,- пускай поглядит Данило Тихоныч, каково Патап Чапурин в своем околотке живет, как "подначальные крестьян" хлебом-солью чествует и в каком почете мир-народ его держит".
В той стороне помещичьи крестьяне хоть исстари бывали, но помещиков никогда в глаза не видали. Заволжские поместья принадлежат лицам знатным, что, живя в столице либо в чужих краях, никогда в наследственные леса и болота не заглядывают. И немцев-управляющих не знавал там народ. Миловал господь. Земля холодная, песчаная, неродимая, запашку заводить нет расчета. Оттого помещики и не сажали в свои заволжские вотчины немцев-управляющих, оттого и спас господь милостивый Заволжский край от той саранчи, что русской сельщине-деревенщине во времена крепостного права приходилась не легче татарщины, ляхолетья и длинного ряда недородов, пожаров и моровых поветрий. Все крестьяне по Заволжью были оброчные, пользовались всей землей сполна и управлялись излюбленными миром старостами. При отсутствии помещиков и управляющих так называемые тысячники пользовались большим значеньем. Вся промышленность в их руках, все рядовые крестьяне зависят от них и никак из воли их выйти не могут. Такой тысячник, как Патап Максимыч,- а работало на него до двадцати окольных деревень,- жил настоящим барином. Его воля - закон, его ласка - милость, его гнев - беда великая... Силен человек: захочет, всякого может в разор разорить.
"Ну-ка, Данило Тихоныч, погляди на мое житье-бытье,- продолжал раздумывать сам с собой Патап Максимыч.- Спознай мою силу над моими деревнями и не моги забирать себе в голову, что честь мне великую делаешь, сватая за сына Настю. Нет, сватушка дорогой, сами не хуже кого другого, даром что не пишемся почетными гражданами и купцами первой гильдии, а только государственными крестьянами"...
Поутру на другой день вся семья за ведерным самоваром сидела. Толковал Патап Максимыч с хозяйкой о том, как и чем гостей потчевать.
- Беспременно за Никитишной надо подводу гнать,- говорил он.- Надо, чтоб кума такой стол состряпала, какие только у самых набольших генералов бывают.
- Справится ли она, Максимыч? - молвила Аксинья Захаровна.- Мастерица-то мастерица, да прихварывает, силы у ней против прежнего вполовину нет. Как в последний раз гостила у нас, повозится-повозится у печи, да и приляжет на лавочке. Скажешь: "Полно, кумушка, не утруждайся",- не слушается. Насчет стряпни с ней сладить никак невозможно: только приехала, и за стряпню, и хоть самой неможется, стряпка к печи не смей подходить.
- Помаленьку как-нибудь справится,- отвечал Патап Максимыч.- Никитишне из праздников праздник, как стол урядить ее позовут. Вот что я сделаю: поеду за покупками в город, заверну в Ключову, позову куму и насчет того потолкую с ней, что искупить, а воротясь домой, подводу за ней пошлю. Да вот еще что Аксиньюшка: не запамятуй послезавтра спосылать Пантелея в Захлыстино стяг свежины на базаре купил бы да две либо три свиные туши, баранины, солонины...
- На что такая пропасть, Максимыч? - спросила Аксинья Захаровна.
- Столы хочу строить,- ответил он.- Пусть Данило Тихоныч поглядит на наши порядки, пущай посмотрит, как у нас, за Волгой, народ угощают. Ведь по ихним местам, на Низу, такого заведения нет.
- Не напрасно ли задумал, Максимыч? - сказала Аксинья Захаровна.- На Михайлов день столы строили. Разве не станешь на Троицу?
- Осень - осенью. Троица - Троицей, а теперь само по себе... Не в счет, не в уряд... Сказано: хочу, и делу конец - толковать попусту нечего,- прибавил он, возвыся несколько голос.
- Слышу, Максимыч, слышу,- покорно сказала Аксинья Захаровна.- Делай, как знаешь, воля твоя.
- Без тебя знаю, что моя,- слегка нахмурясь, молвил Патап Максимыч.Захочу, не одну тысячу народу сгоню кормиться... Захочу, всю улицу столами загорожу, и все это будет не твоего бабьего ума дело. Ваше бабье дело молчать да слушать, что большак приказывает!.. Вот тебе... сказ!