- Да чтой-то, родной, ты ни с того ни с сего расходился? - тихо и смиренно вмешалась в разговор мужа с женой мать Манефа.- И слова сказать нельзя тебе, так и закипишь.
- А тебе тоже бы молчать, спасённая душа,- отвечал Патап Максимыч сестре, взглянув на нее исподлобья.- Промеж мужа и жены советниц не надо. Не люблю, терпеть не могу!.. Слушай же, Аксинья Захаровна,- продолжал он, смягчая голос,- скажи стряпухе Арине, взяла бы двух баб на подмогу. Коли нет из наших работниц ловких на стряпню, на деревнях поискала бы. Да вот Анафролью можно прихватить. Ведь она у тебя больше при келарне? - обратился он к Манефе.
- Келарничает,- отвечала Манефа,- только ведь кушанья-то у нас самые простые да постные.
- Пускай поможет, не осквернит рук скоромятиной. Аль грех, по-вашему?
- Какой же грех,- сказала мать Манефа,- лишь бы было заповеданное. И у нас порой на мирских людей мясное стряпают, белицам тоже ину пору. Спроси дочерей, садились ли они у меня за обед без курочки аль без говядины во дни положенные.
- Не бойсь, спасёна душа,- шутливо сказал Патап Максимыч,- ни зайцев, ни давленых тетерок на стол не поставлю; христиане будут обедать. Значит, твоя Анафролья не осквернится.
- Уж как ты пойдешь, так только слушай тебя,- промолвила мать Манефа.Налей-ка, сестрица, еще чайку-то,- прибавила она, протягивая чашку к сидевшей за самоваром Аксинье Захаровне.
- Слушай же, Аксинья,- продолжал Патап Максимыч,- народу чтоб вдоволь было всего: студень с хреном, солонина, щи со свежиной, лапша со свининой, пироги с говядиной, баранина с кашей. Все чтоб было сготовлено хорошо и всего было бы вдосталь. За вином спосылать, ренского непьющим бабам купить. Пантелей обделает. Заедок девкам да подросткам купить: рожков, орехов кедровых, жемков, пряников городецких. С завтрашнего дня брагу варить да сыченые квасы ставить.
- Пряников-то да рожков и дома найдется, посылать не для чего. От Михайлова дня много осталось,- сказала Аксинья Захаровна.
- Коли дома есть, так и ладно. Только смотри у меня, чтобы не было в чем недостачи. Не осрами,- сказал Патап Максимыч.- Не то, знаешь меня,- гости со двора, я за расправу.
- Не впервые, батько, столы-то нам строить, порядки знаем,- отвечала Аксинья Захаровна.
- То-то, держи ухо востро,- ласково улыбаясь, продолжал Патап Максимыч.На славу твои именины справим. Танцы заведем, ты плясать пойдешь. Так али нет? - прибавил он, весело хлопнув жену по плечу.
- Никак ошалел ты, Максимыч! - воскликнула Аксинья Захаровна.- С ума, что ли, спятил?.. Не молоденький, батько, заигрывать... Прошло наше время!.. Убирайся прочь, непутный!
- Ничего сударыня Аксинья Захаровна,- говорил, смеясь, Патап Максимыч.Это мы так, шутку, значит, шутим. Авось плечо-то у тебя не отломится.
- Нашел время шутки шутить,- продолжала ворчать Аксинья Захаровна.- Точно я молоденькая. Вон дочери выросли. Хоть бы при них-то постыдился на старости лет бесчинничать.
- Чего их стыдиться-то? - молвил Патап Максимыч.- Обожди маленько, и с ними мужья станут заигрывать еще не по-нашему. Подь-ка сюда, Настасья!
- Что, тятенька? - сказала Настя, подойдя к отцу.
- Станешь серчать, коли муж заигрывать станет? А? - спросил у нее Патап Максимыч.
- Не будет у меня мужа,- сдержанно и сухо ответила Настя, перебирая конец передника.
- Ан вот не угадала,- весело сказал ей Патап Максимыч.- У меня женишок припасен. Любо-дорого посмотреть!.. Вон на материных именинах увидишь... первый сорт. Просим, Настасья Патаповна, любить его да жаловать.
- Не пойду за него,- сквозь зубы проговорила Настя. Краска на щеках у ней выступила.
- Знамо, не сама пойдешь,- спокойно отвечал Патап Максимыч.- Отец с матерью вживе,- выдадут. Не век же тебе в девках сидеть... Вам с Паранькой не хлеб-соль родительскую отрабатывать,- засиживаться нечего. Эка, подумаешь, девичье-то дело какое,- прибавил он, обращаясь к жене и к матери Манефе,- у самой только и на уме, как бы замуж, а на речах: "не хочу" да "не пойду".
- Не приставай к Настасье, Максимыч,- вступилась Аксинья Захаровна.- И без того девке плохо можется. Погляди-ка на нее хорошенько, ишь какая стала, совсем извелась в эти дни. Без малого неделя бродит как очумелая. От еды откинуло, невеселая такая.
- Кровь в девке ходит, и вся недолга,- заметил Патап Максимыч,- увидит жениха, хворь как рукой снимет.
- Да полно ж тебе, Максимыч, мучить ее понапрасну,- сказала Аксинья Захаровна.- Ты вот послушай-ка, что я скажу тебе, только не серчай, коли молвится слово не по тебе. Ты всему голова, твоя воля, делай как разумеешь, а по моему глупому разуменью, деньги-то, что на столы изойдут, нищей бы братии раздать, ну хоть ради Настина здоровья да счастья. Доходна до бога молитва нищего, Максимыч. Сам ты лучше меня знаешь.
- Разве заказано тебе оделять нищую братию? Нищие нищими, столы столами,сказал Патап Максимыч.- Слава богу, у нас с тобой достатков на это хватит. Подавай за Настю, пожалуй, чтоб господь послал ей хорошего мужа.
- Заладил себе, как сорока Якова: муж да муж,- молвила на то Аксинья Захаровна.- Только и речей у тебя. Хоть бы пожалел маленько девку-то. Ты бы лучше вот послушал, что матушка Манефа про скитских "сирот" говорит. Про тех, что меж обителей особняком по своим кельям живут. Старухи старые, хворые; пить-есть хотят, а взять неоткуда.
- Да,- вступилась мать Манефа,- в нынешнее время куда как тяжко приходится жить сиротам. Дороговизна!.. С каждым днем все дороже да дороже становится, а подаянья сиротам, почитай, нет никакого. Масленица а дворе - ни гречневой мучки на блины, ни маслица достать им негде. Такая бедность, такая скудость, что един только господь знает, как они держатся.
- Сколько у вас сиротских дворов?- спросил Патап Максимыч.
- Тридцать пять,- отвечала Манефа.
- Вот тебе тридцать пять рублев,- молвил тысячник, вынимая десятирублевую и отдавая ее Манефе.- Деньги счел по старине, на ассигнации. Раздай по рублю на двор,- примолвил сестре.
- Спаси тя Христос,- сказала Манефа, перекрестясь и завязывая бумажку в уголок носового платка.
- Ну, вот и слава богу,- весело проговорила Аксинья Захаровна.- Будут сироты с блинами на масленице. А как же бедные-то обители, Максимыч? продолжала она, обращаясь к мужу.- И тамошним старицам блинков тоже захочется.
- За них, сударыня моя, не бойся, с голоду не помрут,- сказал Патап Максимыч.- Блины-то у них масляней наших будут. Пришипились только эти матери, копни их хорошенько, пошарь в сундуках, сколь золота да серебра сыщешь. Нищатся только, лицемерят. Такое уж у них заведение.
- Ах, нет. Праздного слова, братец, не говори,- вступилась Манефа.- В достаточных обителях точно - деньжонки кой-какие водятся, говорить про то нечего, а по бедным не богаче сирот живут. Вот хоть у нас в Комарове взять: налицо осталось двенадцать обителей, в семи-то, дай бог здоровья благодетелям, нужды не терпим, грех на бога роптать. А в пяти остальных такая, братец, скудость, такая нищета, что - верь ты, не верь моему слову - ничем не лучше сиротских дворов. Напольных взять, Марфиных, Заречных, покойницы матушки Солоникеи, Рассохиных... Чем питаются, един господь ведает. Совсем не стало им теперь подаяния. Оскудела рука христиан, стали больше о суете думать, чем о душеспасенье. Так-то, родной. С тех пор как на Керженце у Тарасия да в Осиновском у Трифины старцы да старицы от старой веры отшатнулись, благодеющая рука христиан стала неразогбенна. Зачали, слышь ты, на Москве все наши заволжские обители в подозренье держать, все-де мы за Керженцом да за Осинками в это единоверие последуем. Заподозрили и присылать перестали. Вот оно что, а ты еще говоришь: лицемерят. Какое тут лицемерие, как есть-то нечего. Хоть нашу обитель взять. Ты не оставляешь, в Москве и в Питере есть благодетели, десять канонниц по разным местам негасиму читают, три сборщицы по городам ездят, ну, покуда бог грехам терпит, живем и молимся за благодетелей. Бояркины тоже, Жженины, Глафирины, Игнатьевы, Московкины, Таисеины, все благодетелями не оставлены. А другие совсем до конца дошли. Говорю тебе: пить-есть нечего.