Смерклось и вызвездило, когда по скрипучей от завернувшего под вечер морозца дороге к дому Никитишны пара добрых коней подкатила сани с кожаным лучком, с суконным, подбитым мурашкинскою дубленкой, фартуком и с широкими отводами. В синей суконной шубе на лисьем меху, подпоясанный гарусным кушаком, в мерлушчатой шапке, вылез из саней Патап Максимыч и, оставя при лошадях работника, зачал в ворота стучать. На его стук, заливаясь визгливым лаем, отвечали со двора собаки, затем послышались чьи-то шаги по снегу, кто-то окликнул приехавшего, и, когда Чапурин отозвался, ворота на оба полотна распахнулись.
- Ах, батюшка Патап Максимыч!- вскликнул Авдей, приемный сын Никитишны.Милости просим. Пождите маленько, ваше степенство, за свечкой сбегаю, темненько на дворе-то, не зашибиться бы вам ненароком.
- Не надо, Авдеюшка, дорога знакомая,- отвечал Патап Максимыч,- а ты вот, голубчик, коней-то на двор пусти да сенца им брось. Здорова ль Никитишна?
- Неможет, Патап Максимыч, другой день.
- Ой ли? Что ж такое с ней приключилось? - спросил Патап Максимыч.
- Да бог ее знает: то походит, то поваляется. Года уж, видно, такие становятся. Великим постом на седьмой десяток перевалит,- говорил Авдей, провожая гостя.
Дверь из горницы отворилась. Авдеева жена, молодая, шустрая бабенка, с широким лицом, вздернутым носом и узенькими глазками, выбежала в сени со свечкой.
- Патап Максимыч! Подобру ль поздорову? Милости просим,- заговорила она.
- Здравствуй, Татьянушка. Что тетка?
- Хворает.
Войдя в горницу, Патап Максимыч увидал, однако, что кума любезная, повязанная белым платком по голове, сама встречает его. Заслышав голос куманька, не утерпела Никитишна, встала с постели и пошла к нему навстречу.
- Какими судьбами до наших дворов? - спрашивала она у Патапа Максимыча.
- Да вот, ехал неподалече и завернул,- отвечал он.- Нельзя же куму не наведать. И то с Рождества не видались. Что, божья старушка, неможется, слышь, тебе?
- Помирать время подходит, куманек. Кости все разболелись. Ломит, тягость такая! - говорила Никитишна.-Таня, ставь-ка, ты самовар да сбери чайку: куманек с холодку-то погреется.
- Рано бы помирать-то тебе, кумушка,- сказал, садясь на лавку, Патап Максимыч.- Пожить надо, внучек вырастить, замуж их повыдать.
- Тебя только послушай, наскажешь,- помаленьку оживляясь, заговорила Никитишна.- Аредовы веки, что ли, прикажешь мне жить? Дело наше бабье: слаб сосуд.
- Поживем еще, кумушка, поживем, пока бог грехам терпит. Выздоравливай. Ну, деток твоих видел, внучки-то что? Здоровеньки ли?
- Слава богу. Аннушку за букварь засадила,- молвила Никитишна,- "аз, ангел, ангельский" - твердит, а Марфуша, как бы ты видел, какая забавная стала, что рассказать нельзя. Спать полегли, да вот завтра увидишь.
- Нет, кумушка, до утра у тебя я не останусь,- сказал Патап Максимыч.- Я к тебе всего на часок и коней отпрягать не велел. В город еду. Завтра к утру надо быть там беспременно.
- Чтой-то, батько, какой ноне спесивый стал,- возразила Никитишна.Заночевал бы, завтра пообедал бы. Чуть брожу, а для гостя дорогого знатный бы обедец состряпала. Наши ключовски ребята лось выследили, сегодня загоняли и привезли. Я бы взяла у них лосиного мясца, да такое б тебе кушанье состряпала, хоть Царю самому на стол. Редко ноне лосей-то стали загонять. Переводятся что-то.
- Спасибо, кумушка, да ведь этого зверя, кажись, по закону есть не заповедано,- сказал Патап Максимыч.
- Что ты, окстись!- возразила Никитишна.- Ведь у лося-то, чай, и копыто разделенное, и жвачку он отрыгает. Макария преподобного житие читал ли? Дал бы разве божий угодник лося народу ясти, когда бы святыми отцами не было того заповедано... Да что же про своих-то ничего не скажешь? А я, дура, не спрошу. Ну, как кумушка поживает, Аксинья Захаровна?
- Ничего,- отвечал Патап Максимыч.- Клохчет себе. Дочерей взяли из обители, так с ними больше возится.
- Крестница моя что, Настасьюшка? Как поживает?
- Живет себе. Задурила было намедни.
- Как так?..
- Да в кельи захотела,- смеясь, сказал Патап Максимыч.- Иночество, говорит, желаю надеть. Да ничего, теперь блажь из головы, кажись, вышла. Прежде такая невеселая ходила, а теперь совсем другая стала,- развеселая. Замуж пора ее, кумушка, вот что.
- И то правда, куманек,- согласилась Никитишна.- Ведь ей никак восемнадцать годков минуло?
- Да. Девятнадцатый пошел с осени,- молвил Патап Максимыч.
- Так... Так будет,- сказала Никитишна.- Другой год я в Ключове-то жила, как Аксиньюшка ее родила. А прошлым летом двадцать лет сполнилось, как я домом хозяйствую... Да... Сама я тоже подумывала, куманек, что пора бы ее к месту. Не хлеб-соль родительскую ей отрабатывать, а в девках засиживаться ой-ой нескладное дело. Есть ли женишок-то на примете, а то не поискать ли?
- Маленько заведено дельце, кумушка,- отвечал Патап Максимыч.
- Из каких мест господь посылает? Здешний али дальний какой?- спросила Никитишна.
- Где по здешним местам жениха Настасье сыскать! - спесиво заметил Чапурин.- По моим дочерям женихов здесь нет: токари да кузнецы им не пара. По купечеству хороших людей надо искать... Вот и выискался один молодчик - из Самары, купеческий сын, богатый: у отца заводы, пароходы и торговля большая. Снежковы прозываются, не слыхала ли?
- Нет, Снежковых не слыхала,- отвечала Никитишна.- Да ведь я низовых-то мало знаю. Видел он крестницу-то?
- Покаместь не видал,- сказал Патап Максимыч.- Да вот беда-то, кумушка, что ты расхворалась.
- А что?
- Да ведь я было затем и приехал, чтобы звать тебя стол ради жениха урядить,- сказал Патап Максимыч.- На Аксиньины именины гостить к нам с отцом собирается.
- Беспременно буду,- живо подхватила Никитишна.- Да как же это возможно, чтобы на Настиных смотринах да не я стряпала? Умирать стану, а поеду. Присылай подводу, куманек, часу не промешкаю. А вот что, возьми-ка ты у наших ребят лося; знатно кушанье состряпаю, на редкость.
- Пожалуй,- молвил Патап Максимыч,- только уж ты сама сторгуйся и деньги отдай, после сочтемся.
Теперь в город за покупками еду, послезавтра домой ворочусь и тотчас за тобой подводу пришлю. Сама приезжай и лося вези.
- Ладно, хорошо,- сказала Никитишна.- А я все насчет крестницы-то. Как же это, куманек, что-то невдомек мне: давеча сказал ты, что в монастырь она собираться вздумала, а теперь говоришь про смотрины. Уж не силой ли ты ее выдаешь, не супротив ли воли?
- Заправских смотрин не будет, и настоящего сватовства еще нет,- сказал, уклоняясь от прямого вопроса, Патап Максимыч.- Пущай парень с девкой повидаются, друг на дружку посмотрят. А про сватовство и речи не будет. Раньше той зимы свадьбы нам не играть: и мне времени нет и Снежковым,- в разъездах придется все быть. Настя с молодцом теперь только повидится, а по весне Михайло Данилыч, жених-от, еще раз-другой к нам заедет,- ну помаленьку и ознакомятся... А что про скиты-то Настасья заговорила, так это она так... Нравная девка твоя крестница... Да уж я тебе все расскажу, перед тобой таиться нечего: своя ведь, опять же мать крестная... Сказал я намедни Настасье, что жених у меня для нее припасен. Она в слезы. Ну, подумал я, это еще не велика беда; кака девка без реву замуж выходит?.. "Не пойду, говорит, за твоего жениха". Пошумел я. "У тебя, говорю, воли своей нет, отец с матерью живы; значит, моя воля над детищем, за кого хочу, за того и выдам". Тут она и молвила про обещанье, дала, дескать, обет постриг принять в обители. А у меня теперь мать Манефа гостит. Думал, не она ли дурь в голову девке набила. Любят ведь эти игуменьи богатеньких родственниц прилучать... Да как разузнал, вижу, Манефа тут непричинна. Я опять за Настасью, хотелось допытаться, с чего она постриг в голову себе забрала... Опять про жениха речь повел. А она, кумушка, как брякнет мне!.. Так и сняла с меня голову.