- Да не хмурься же, Настенька! - шепотом молвила крестнице Никитишна, наклонясь к ней будто для того, чтоб ожерелье на шее поправить.- Чтой-то ты, матка, какая сидишь?.. Ровно к смерти приговоренная... Гляди у меня веселей!.. Ну!..
- Ты знаешь, каково мне, крестнинька. Я тебе сказывала,- шепотом ответила Настя.- Высижу вечер, и завтра все праздники высижу; а веселой быть не смогу... Не до веселья мне, крестнинька!.. Вот еще знай: тятенька обещал целый год не поминать мне про этого. Если слово забудет да при мне со Снежковыми на сватовство речь сведет, таких чудес натворю, что, кроме сраму, ничего не будет.
- Полно ты,- уговаривала крестницу Никитишна. - Услышат, пожалуй... Ну, уж девка!- проворчала она, отходя от Насти и покачивая головой.- Кипяток!.. Бедовая!.. Вся в родителя, как есть вылита: нраву моему перечить не смей.
Затем, сказав Аксинье Захаровне что-то про ужин отправилась Никитишна к своему месту в стряпущую.
Меж тем у Патапа Максимыча с Иваном Григорьичем шел свой разговор.
- Каково с подрядом справляешься? - спросил у кума Иван Григорьич.
- Помаленьку справляюсь, бог милостив - к сроку поспеем,- отвечал Патап Максимыч. - Работников принанял; теперь сорок восемь человек, опричь того по деревням роздал работу: по своим и по чужим. Авось, управимся.
- Работники-то ноне подшиблись,- заметил Иван Григорьич.- Лежебоки стали. Им бы все как-нибудь деньги за даровщину получить, только у них и на уме... Вот хоть у меня по валеному делу - бьюсь с ними, куманек, бьюсь - в ус себе не дуют. Вольный стал народ, самый вольный! Обленился, прежнего раденья совсем не видать.
- Это так, это точно,- отвечал Патап Максимыч.- Слабость пошла по народу. Что прикажешь делать? Кажись хмелем не очень зашибаются и никаким дурным делом не заимствуются, а не то, как в прежнее время бывало. Правду говоришь, что вольный народ стал,- главное то возьми, что страху божьего ни в ком не стало. Вот что! Все бы им как-нибудь да как ни попало.
Беда с ними, горе одно. У меня еще есть, коля правду сказать, пять-шесть знатных работников - золото, не ребята! А другие-прочие хоть рукой махни ничего не стоящие люди, как есть никакого звания не стоящие! А вот недавно порядился ко мне паренек из недальних. Ну, этот один за пятерых отслужит.
- Уж за пятерых!- недоверчиво сказал Иван Григорьич.
- Правду говорю,- молвил Патап Максимыч.- Что мне врать-то? Не продаю его тебе. Первый токарь по всему околотку. Обойди все здешние места, по всему Заволжью другого такого не сыскать. Вот перед истинным богом - право слово.
- Отколь же такого доспел? - спросил Иван Григорьич.
- По соседству, из деревни Поромовой,- ответил Патап Максимыч.- Трифона Лохматого слыхал?
- Лохматого? Знаю,- ответил Иван Григорьич,- добрый мужик; хороший.
- Сын его большой,- сказал Патап Максимыч.- Знатный парень, умница, книгочей и рассудливый. А из себя видный да здоровый такой, загляденье. Одно слово: парень первый сорт.
Настя в то время говорила с Аграфеной Петровной, отвечая ей невпопад. Словечко боялась проронить из отцовых речей.
- Как же ты залучил его? - спросил Иван Григорьич.- Старик Лохматый не то чтоб из бедных. Своя токарня, как же он пустил его? Такой парень, как ты об нем сказываешь, и дома живучи копейку доспеет.
- Сожгли их по осени,- молвил Патап Максимыч.- Недобрые люди токарню спалили. Водятся такие по нашим местам. Сами век по гулянкам, а доброму человеку зло. Мало, что сожгли старика Лохматого, обокрали на придачу. Что ни было залежных - все снесли, и коней со двора свели и коровенок. Оттого Алексей Лохматый и пошел ко мне, по бедности, значит, чтоб отцу поскорее оправиться. А не то - шут бы ему велел в чужие люди идти. Золото - ввек другого такого не нажить: дело у него в руках так и горит... Разборку посуды по сортам тоже знает! Лучше Савельича, дай бог ему царство небесное, даром, что молод... Намедни посуду с ним разбирали, ему только взглянуть - тотчас видит, куда что следует, в какой значит сорт, и каждый изъянец сразу заметит. Чаял дня в два разобрать, с ним в одно утро управился. Золото парень, говорю, просто золото.
- А надолго нанял? - спросил Иван Григорьич.
- Рядились до зимнего Николы. А теперь другой уговор. Порешили с его стариком.
- Что порешили?- спросил Иван Григорьич, прихлебывая пунш из большой золоченой чашки.
- В годы взял. В приказчики. На место Савельича к заведенью и к дому приставил,- отвечал Патап Максимыч.- Без такого человека мне невозможно: перводело за работой глаз нужен, мне одному не углядеть; опять же по делам дом покидаю на месяц и на два, и больше: надо на кого заведенье оставить. Для того и взял молодого Лохматого.
- Вот как!- молвил Иван Григорьич.- Дай бог тебе, куманек.
- Я решил, чтобы как покойник Савельич был у нас, таким был бы и Алексей,продолжал Патап Максимыч.- Будет в семье как свой человек, и обедать с нами и все... Без того по нашим делам невозможно... Слушаться не станут работники, бояться не будут, коль приказчика к себе не приблизишь. Это они чувствуют... Матренушка! - крикнул он, маленько подумав, работницу, что возилась около посуды в большой горенке. Матрена вошла и стала у притолки.
- Кликни Алексея Трифоныча,- сказал ей Патап Максимыч.- Хозяин, мол, велел скорее наверх взойти.
Ни жива ни мертва сидела Настя. Аграфена Петровна заводила с ней речь о том, о другом, ничего та не слыхала, ничего не понимала и на каждое слово отвечала невпопад.
- Да что с тобой, Настенька? - сказала наконец Аграфена Петровна.- Ровно ты не в себе. Ни слова не ответила Настя. Аграфена Петровна, поглядев на нее, подумала: "Это неспроста, что-нибудь да есть на уме. Это не оттого, что ждет жениха, что-нибудь тут кроется. Что ж бы это такое?" Вошел Алексей. Настя поалела. Груня взглянула на нее: "Теперь понимаю",- подумала.
Алексей был в будничном кафтане. Справив уставные поклоны перед иконами и низко поклонясь хозяевам и гостям, стал он перед Патапом Максимычем.
- Кликнуть велели меня,- молвил. Оглянул его с ног до головы Чапурин, слегка подбоченился и, склонив немного голову на сторону, с важностью спросил Алексея:
- В хорошей компании быть умеешь?
- Как в хорошей компании?- спросил Алексей, смутясь неожиданным вопросом и не понимая, к чему хозяин речь свою клонит.
- Ну, вот, примером сказать, хоть с нами теперь,- сказал Патап Максимыч.
- Не приводилось с такими людьми,- наклонив покорно голову, молвил Алексей.
Любо то слово показалось Патапу Максимычу, а вдвое больше по сердцу пришлись покорный вид Алексея и речь его почтительная.
- Гм! - молвил Патап Максимыч.- Одежа хорошая есть?
- Есть.
- Вырядись, приходи.
Алексей вышел. Аксинья Захаровна с удивленьем посмотрела на мужа. Не ждала она, чтоб Патап Максимыч на такую короткую ногу и так скоро приблизил Лохматого. Правда, поступил он на место Савельича: значит, его место, его и честь,- думала Аксинья Захаровна.- Но Савельич был человек старый, опять же сколько годов в дому выжил, а этого парня всего полторы недели как знать-то зачали. Хороший паренек, услужливый, почтительный, богомольный, а все бы не след так приближать его. Ведь это, значит, с нынешнего дня он, как Савельич, и обедать с нами будет и чай пить, а куда отъедет Патап Максимыч, он один мужчина в семье останется. Да такой молодой, да красавец такой и разумный. Злые люди не знай чего наплетут на девонек... Ах, батюшки светы, неладно!.. А что станешь делать?.. Сам решил... не переломишь!..