Я тетерку гоню,
Полевую гоню:
Она под куст,
А я за хвост!
Авсень, Таусень!
Дома ли хозяин?
- Мать пресвята богородица! - всплеснув руками, вскликнула Аксинья Захаровна.- Микешка беспутный!.. Его голос!.. Господи! Да что ж это такое?..
Пьяный голос слышен был у ворот. Кто-то стучался. Сбежав в подклет, Аксинья Захаровна наказывала работникам не пускать на двор Микешку.
- Хоть замерзни, в дом не пущу. Не пущу, не пущу! - кричала она.
Заскрипел снег под полозьями. Стали сани у двора Патапа Максимыча.
- Приехал,- весело молвила Аксинья Захаровна и засуетилась.- Матренушка, Матренушка! Сбирай поскорей самоварчик!.. Патап Максимыч приехал.
В горницу хозяин вошел. Жена торопливо стала распоясывать кушак, повязанный по его лисьей шубе. Прибежала Настя, стала отряхивать заиндевелую отцовскую шапку, меж тем Параша снимала вязанный из шерсти шарф с шеи Патапа Максимыча. Ровно кошечки, ластились к отцу дочери, спрашивали:
- Привез гостинцу с базару, тятенька?
- Тебе, Параня, два привез,- шутил Патап Максимыч,- одну плетку ременную, другу шелковую... Котору прежде пробовать?
- Нет, тятенька, ты не шути, ты правду скажи.
- Правду и говорю,- отвечал, улыбаясь, отец.- А ты, Параня, пока плеткой я тебя не отхлыстал, поди-ка вели работнице чайку собрать.
- Сказано, уж сказано,- перебила Аксинья Захаровна и пошла было в угловую горницу.
- Ты, Аксинья, погоди,- молвил Патап Максимыч.- Руки у тебя чисты?
- Чисты. А что?
- То-то. На, прими,- сказал он, подавая жене закрытый бурак, но, увидя входившую канонницу, отдал ей, примолвив: - Ей лучше принять, она свят человек. Возьми-ка, Евпраксеюшка, воду богоявленскую.
Аксинья Захаровна с дочерьми и канонница Евпраксия с утра не ели, дожидаясь святой воды. Положили начал, прочитали тропарь и, налив в чайную чашку воды, испили понемножку. После того Евпраксия, еще три раза перекрестясь, взяла бурак и понесла в моленну.
- В часовне аль на дому у кого воду-то святили? - садясь на диван, спросила у мужа Аксинья Захаровна.
- У Михаила Петровича у Галкина, в деревне Столбовой,- ответил Патап Максимыч.
- Кто святил? Отец Афанасий, что ли? - спросила Аксинья Захаровна.- Из острога, что ли, придет? - молвил Патап Максимыч.- Чай, не пустят?.. Новый поп святил.
- Какой же новый поп? - с любопытством спросила Аксинья Захаровна.
- Матвея Корягу знаешь? Как не знать Матвея Корягу? Начитанный старик, силу в писании знает.
- Он самый и святил.
- Как же святить ему, Максимыч? - с удивлением спросила Аксинья Захаровна.
- Как святят, так и святил. На Николин день Коряга в попы поставлен. Великим постом, пожалуй, и к нам приедет... "Исправляться" у Коряги станем, в моленной обедню отслужит,- с легкой усмешкой говорил Патап Максимыч.
- Ума не приложу, Максимыч, что ты говоришь. Право, уж я и не знаю,разводя руками и вставая с дивана, сказала Аксинья Захаровна.- Кто ж это Корягу в попы-то поставил?- Епископ. Разве не слыхала, что у нас свои архиереи завелись? - сказал Патап Максимыч.
- Австрийские-то, что ли? Сумнительны они, Максимыч. Обливанцы, слышь,молвила Аксинья Захаровна.
- Пустого не мели. Ты, что ли, их обливала?..- сказал Патап Максимыч.
- У нас, в Комарове, иные обители австрийских готовы принять,- вмешалась в разговор Настя.- Глафирины только сумневаются, да еще Игнатьевы, Анфисины, Трифинины, а другие обители все готовы принять, и Оленевские, и в Улангере, и в Чернухе - везде, везде по скитам.
- Из Москвы, из Хвалыни, из Казани пишут про епископа, что он как есть совсем правильный,- молвил Патап Максимыч.- Все мои покупатели ему последуют. Не ссориться с ними из-за таких пустяков... Как они, так и мы. А что есть у иных сумнение, так это правда, точно есть. И в Городце не хотят Матвея в часовню пускать, зазорен, дескать, за деньги что хочешь сделает. Про епископа Софрония тоже толкуют... Кто их разберет?.. Ну их к богу - чайку бы поскорей...
Как утка переваливаясь, толстая работница Матрена втащила ведерный самовар и поставила его на прибранный Настей и Парашей стол. Семья уселась чайничать. Позвали и канонницу Евпраксию. Пили чай с изюмом, потому что сочельник, а сахар скоромен: в него-де кровь бычачью кладут.
Патап Максимыч дела свои на базаре кончил ладно. Новый заказ, и большой заказ, на посуду он получил, чтоб к весне непременно выставить на пристань тысяч на пять рублей посуды, кроме прежде заказанной; долг ему отдали, про который и думать забыл; письма из Балакова получил: приказчик там сходно пшеницу купил, будут барыши хорошие; вечерню выстоял, нового попа в служении видел; со Снежковым встретился, насчет Настиной судьбы толковал; дело, почитай, совсем порешили. Такой ладный денек выпал, что редко бывает.
Удачно проведя день, Чапурин был в духе и за чаем шутки шутил с домашними. По этому одному видно было, что съездил он подобру-поздорову, на базаре сделал оборот хороший; и все у него клеилось, шло как по маслу.
- Ты, Аксинья, к себе на именины жди дорогих гостей. Обещались пироги есть у именинницы.
- Кого звал? - вскинув на мужа глазами, спросила Аксинья Захаровна.
- Скорняков Михайло Васильич с хозяйкой обещались, кум Иван Григорьич с Груней, Данило Тихоныч с сыном, Снежков прозывается.
- Не знаю такого. Что за Снежков? - сказала Аксинья Захаровна.
- Не знала, так узнаешь,- молвил Патап Максимыч.- Приятель мой, дружище, одно дельце с ним заведено: подай господи хорошего совершенья.
- Откуда сам-от?
- Самарский... Мужик богатый: свои гурты из степи гоняет, салотопленый завод у него в Самаре большущий, в Питер сало поставляет. Капиталу ста четыре тысяч целковых, а не то и больше; купец, с медалью; хороший человек. Сегодня вместе и вечерню стояли.
- Так он из наших, из христиан? - спросила Аксинья Захаровна.
- Известно. Чужого разве пустил бы Михаил Петрович на освященье воды? Старинные старообрядцы; и деды и прадеды жили по древлему благочестию... С сыном Данило Тихоныч приедет; сын парень умный, из себя видный, двадцать другой год только пошел, а отцу уж помощь большая. Вот и теперь посылает его в Питер по салу, недели через две воротится, как раз к твоим именинам. Хорошенько надо изготовиться; не ударь лицом в грязь на угощенье. Ну-ка, девки-грамотейницы, книжные келейницы, смекните, в какой день материны именины придутся? В скоромный аль в постный?
- Хоть в середу, да на сплошной,- ответила Настя.
- Ну и ладно. Мясным, стало быть, потчевать станем. А рыбки все-таки надо подать. Без рыбы нельзя. Из скитов ждешь кого?
- Матушка Манефа обещалась,- ответила Аксинья Захаровна.
- Значит, и мясное надо и рыбное. Стряпка одна не управится? Пошли в Ключову за Никитишной, знатно стряпает, что твой московский трактир. Подруги, чай, тоже приедут из Комарова к девкам-то?
- Марья Гавриловна обещалась,- сказала Аксинья Захаровна,- да еще Флёнушка.
- Эту бы, пожалуй, и не надо. Больно озорна.
- Ах, тятенька, что это ты? Фленушка девица во всем самая распрекрасная,вступилась за приятельницу Настя.
- Ладно, знаем и мы что-нибудь,- молвил Патап Максимыч.- Слухом земля полнится.
- Полно, батько, постыдись,- вступилась Аксинья Захаровна.- Про Фленушку ничего худого не слышно. Да и стала бы разве матушка Манефа с недоброй славой ее в такой любви, в таком приближенье держать? Мало ль чего не мелют пустые языки! Всех речей не переслушаешь; а тебе, старому человеку, девицу обижать грех: у самого дочери растут.
- Да я ничего,- молвил Патап Максимыч.- Пусть ее приезжает. Только уж, спорь ты, Аксинья, не спорь,- а келейницей Фленушка не глядит.
- А по-твоему девицам бирюком надо глядеть, слова ни с кем не сметь вымолвить? Чай, ведь и они тоже живой человек, не деревянные,- вступилась Аксинья Захаровна.
- Ну, ты уж зачнешь,- сказал Патап Максимыч.- Дай только волю. Лучше б еще по чашечке налила.
- Кушай, батюшка, на здоровье, кушай, воды в самоваре много. Свеженького не засыпать ли? - молвила Аксинья Захаровна.
- Засыпь, пожалуй,- сказал Патап Максимыч.- А к именинам надо будет в городе цветочного взять, рублев этак от шести. Важный чай!