ГЛАВА ВТОРАЯ
В один из таких четвергов, незадолго перед масленицей, собралось белиц до двадцати. Тут были и свои, и гости от Бояркиных, от Жжениных и других обителей. Рядами сидели они по скамьям. Кто за пяльцами, кто за кружевной подушкой, а кто и за гребнем, другие, отложив работу к сторонке, весело пересмеивались с подругами. Маленькая, юркая старушка, с выразительными черными глазками, со следами былой красоты, взад и вперед бродила по келарне и напрасно старалась унять разболтавшихся белиц от веселых криков и хохота. Это была мать Виринея, келарь обители. Как ни хотелось старушке положить конец "мирской", "греховной" беседе, как ни хлопотала она, ходя вкруг молодых девушек,- все было напрасно. Слушать ее никто не хотел. Не скупилась мать Виринея ни на брань, ни на угрозы, но это девицам было как к стене горох. Знали они, что добродушная, любящая всех и каждого мать Виринея поворчит, поворчит, а тем дело и кончит.
- Искушение с вами, девицы, беда да и только,- бранилась она.- Эти ваши беседы, эти ваши супрядки - просто господне наказание. Чем бы из Пролога что почитать, али песню духовную спеть, у вас на уме только смешки да баловство. Этакие вы непутные, этакие бесстыжие!.. Погоди, погоди вот, приедет матушка, все ей доложу, все доложу, бесстыдницы вы этакие!.. Слышь, говорю, замолчите!.. Оглохли, что ль? - крикнула она, наконец, топнув ногой. Смолкли девицы, но шушуканье вполголоса не прекращалось.
- Завтра что? Какого святого? - спрашивала мать Виринея, дергая за рукав белицу Евдокеюшку, свою племянницу, жившую при ней в келарне.
- Преподобного отца нашего Ефрема Сирина,- глухо отвечала молчаливая и всегда, на общем даже веселье, сумрачная Евдокеюшка.
- Так, Ефрема Сирина,- продолжала мать Виринея.- А знаете ли вы, срамницы, что это за святой, знаете ли, что на святую память его делать надобно?
- Домового закармливать,- бойко отвечала красивая, пышущая здоровьем и силой Марьюшка, головщица правого клироса, после Фленушки первая баловница всей обители. На руках ее носили и старые матери и молодые белицы за чудный голос. Подобного ему не было по всем скитам керженским, чернораменским. На слова Марьюшки девицы покатились со смеху.
- Что-о-о?.. Что ты сказала?..- быстро подойдя к ней, закричала мать Виринея.
- На Ефрема Сирина по деревням домового закармливают, каши ему на загнеток кладут, чтобы добрый был во весь год,- отвечала Марья, смеясь в глаза Виринее. Пуще прежнего захохотали девицы.
- А вот я тебя за такие слова на поклоны поставлю,- вскричала мать Виринея,- да недели две, опричь черствой корки, ты у меня в келарне ничего не увидишь!.. Во святой обители про идольские басни говорить!.. А!.. Вот постой ты у меня, непутная, погоди, дай только матушке Манефе приехать... Посидишь у меня в темном чулане, посидишь!.. Все скажу, все.
- Ну и посижу,- бойко отвечала Марья.- Эка беда?.. А кто на клиросе-то будет запевы запевать? Ты, что ли, козьим своим голосом?.. - А вот я гребень-то из донца выну да бока-то тебе наломаю, так ты у меня не то что козой, коровой заревешь... С глаз моих долой, бесстыжая!.. Чтобы духом твоим в келарне не пахло!.. Чтобы глаза мои на тебя, бесстыжую девчонку, не глядели!.. - Ну и пойду,- смеясь, отвечала Марья, накидывая на голову большой ковровый платок.- Ну и пойду... Благодарим покорно за угощенье, матушка Виринея,- низко поклонившись, прибавила она и, припрыгивая, побежала к двери.
- Постой, постой, Марьюшка, погоди, не уходи.- ласково заговорила вслед уходившей добродушная Виринея. - Ну полно, девка, дурить,- образумься... Ах ты, озорная!.. Гляди-ка!.. Ну, клади поклоны - давай прощаться.