-Известно дело, матушка, деревенский народ завсегда пустого много городит,- отозвалась уставщица Аркадия.- Пусти уши в люди - чего не наслушаешься.
-То-то и есть,- внушительно молвила Манефа,- коль мирских пустых речей не переслушаешь, так нечего и разговоры с проезжими заводить... Не погневайся, мать Евсталия. Евсталия вышла из угла и, подойдя к игуменье, смиренно поклонилась. Та молча ответила малым поклоном. - Как благоволите, матушка, утреню править? - спросила Аркадия.- Завтра память преподобного Ефрема Сирина... с полиелеем аль рядовую?
- Как прежде бывало? - спросила Манефа.
- Всяко бывало, матушка,- отвечала уставщица.- Служили с полиелеем, служили и рядовую. В уставе сказано: "Аще велит настоятель".
- Так служи, мать Аркадия, рядовую,- решила игуменья.
- Послезавтра надо еще полиелей справлять и службы с величаньем трем святителям. А у нас и без того свечей-то, кажись, не ахти много?
- За Пасху, матушка, хватит, а к лету надо будет новых доспеть, - отвечала казначея.
- То-то же,- примолвила игуменья,- поберегать свечи-то надо. Великий пост на дворе, службы большие, длинные, опять же стоянья со свечами.
- А насчет ветчины-то как же, матушка, прикажете? - спросила казначея.
- Собакам выкинуть аль назад отослать? Сиротам бы мирским подать - да молва про обитель пойдет.
- Спрячь подальше, соблазну бы не было,- сказала игуменья. - Не погань пригодится: исправник приедет, али кто из чиновников - сопрут... Устинья Московка приехала?
- Приехала, матушка, в ту пятницу прибыла,- ответила казначея.- Расчет во всем подала как следует - сто восемьдесят привезла, за негасимую должны оставались. Да гостинцу вам, матушка, Силантьевы с нею прислали: шубку беличью, камлоту на ряску, ладану росного пять фунтов с походом, да масла бутыль, фунтов, должно быть, пятнадцать вытянет. Завтра обо всем подробно доложу, а теперь не пора ли вам и покою дать? Устали, чай, с дороги-то?
- И то устала, матери,- отвечала Манефа,- костоньки все разломило.
- Матушка-то и в Осиповке совсем больнешенька была,- молвила Фленушка, прибирая чайную посуду.- Последние дни больше лежала, из боковуши не выходила.
- Вам, матушка, завтра в баньку не сходить ли? Да редечкой велели бы растереть себя,- сказала, обращаясь к игуменье, ключница мать София.
-Поглядим, что завтра будет,- отвечала Манефа,- а к утрени, матушка Аркадия, меня не ждите. В самом деле что-то неможется. Рада-рада, что домой добралась... Прощайте, матери.
И стали матери одна за другой по старшинству подходить к игуменье прощаться и благословляться. Пошли за ними и бывшие в келье белицы. Остались в келье с игуменьей мать София да Фленушка с головщицей Марьей.
- Топлено ль у Фленушки-то? - спросила Манефа у ключницы. - Топлено, матушка, топлено,- отвечала она.- За раз обе кельи топили, зараз и кутали.
- Спаси тебя Христос, Софьюшка,- отвечала игуменья.- Постели-ка ты мне на лежаночке, да потри-ка мне ноги-то березовым маслецом. Ноют что-то.
-Ну, что Марьюшка,- ласково обратилась Манефа к головщице,- я тебя и не спросила: как ты поживала? Здорова ль была, голубка?
- Слава богу, матушка, вашими святыми молитвами,- отвечала, целуя Манефину руку, головщица.
- Больно вот налегке ходит,- ворчала ключница, постилая на лежанку толстый киргизский войлок.- Ты бы, Марьюшка, когда выходишь на волю, платок бы, что ли, на шею-то повязывала. Долго ль простудить себя? А как с голосу спадешь что мы тогда без тебя будем делать?
- Э, матушка София, что мне делается? Я не из неженок. Авось, бог милостив,- ответила головщица.
- Не говори так, Марьюшка - остановила ее Манефа.- На бога надейся, сама не плошай... Без меня где ночевала - у Таифы, что ли?
- К Таифе не пускала я ее, матушка,- ответила за головщицу София,- у ней келья угарная и тесновато. Мы с Марьюшкой в твоей келье домовничали, Минодорушка с Натальей ночевать к нам прихаживали.
- Ну, ступайте-ка, девицы, спать-ночевать,- сказала Манефа, обращаясь к Фленушке и Марьюшке.- В келарню-то ужинать не ходите, снежно, студено. Ехали мы, мать София, так лесом-то ничего, а на поляну как выехали, такая метель поднялась, что свету божьего не стало видно. Теперь так и метет... Молви-ка, Фленушка, хоть Наталье, принесла б вам из келарни поужинать, да яичек бы, что ли, сварили, аль яиченку сделали, молочка бы принесла. Ну, подите со Христом.
Фленушка и Марьюшка простились и благословились на сон грядущий у матушки и пошли через сени н другую келью.
- Ну, Софьюшка, рассказывай, как без меня поживали, - спросила игуменья свою ключницу, оставшись с нею вдвоем.
- Да ничего такого не случилось, матушка,- отвечала София. - Все слава богу. Только намедни мать Филарета с матерью Ларисой пошумели, да на другой день ничего, попрощались, смирились...
- Чего делили? - строго спросила Манефа.
- Видишь ли, с чего дело-то зачалось,- продолжала София, растирая игуменье ноги березовым маслом.- Проезжали этто из Городца с базара колосковские мужики, матери Ларисы знакомые,- она ведь сама родом тоже из Колоскова. Часы у нас мужички отстояли, потрапезовали чем бог послал, да меж разговоров и молвили, будто ихней деревни Михайла Коряга в попы ставлен.
- Слышала и я, слышала, Софьюшка,- вздыхая, промолвила Манефа.- Экой грех-от!.. Стяжателю такому, корыстолюбцу дали священство!.. Какой он поп?.. Отца родного за гривну продаст.
- Ну вот, матушка, ты в одно слово с Филаретой сказала,- а мать Лариса за Корягу горой. Ну и пошли. Да ведь обе они горячие, непокорливые, друг перед другом смириться не хотят, и зачалась меж ними свара, шумное дело. Столько былогреха, столько греха, что упаси царь небесный. Мать Лариса доказывать стала, что не нам, дескать, о таком великом деле рассуждать, каков бы, дескать, Коряга ни был, все же законно поставлен в попы, а Филарета: "Коли, говорит, такого сребролюбца владыка Софроний поставил, значит-де, и сам он того же поля ягода, недаром-де молва пошла, что он святыней ровно калачами на базаре торгует". А Лариса такая ведь огненная, развернись да матушку Филарету в ухо. Та едва отскочить успела.
- Где ж это было?.. В келарне?.. При мужиках?..- встав с лежанки и выпрямляясь во весь рост, строгим, твердым голосом спросила Манефа.
- Случилось это, матушка, у Аркадии в келье,- ответила мать София.- Так матери в два веника и метут - шум, гам, содом такой, что вся обитель сбежалась. Просто, матушка, как есть вавилонское языков смешение!.. И уж столько было промеж них сраму, столько было искушения, что и сказать тебе не могу. Как пошли они друг дружке вычитывать, так и Михайлу Корягу с епископом забыли, и такие у них пошли перекоры, такие дела стали поминать, что и слушать-то стало грешно... Что и смолоду водилось, а чего, может статься, и не бывало - все подняли. Уж судачили они, судачили, срамили себя, срамили - с добрый час времени прошло. Мать Таифа их было уговаривать - и слышать не хотят. Насилу-то насилу мать Аркадия их развела, а то бы, пожалуй, в драку полезли, искровенились бы.
- Марья Гавриловна слышала?- спросила игуменья.
- Как не слыхать, матушка. Приходить не приходила, а Таня, девица ее, прибегала,- отвечала София.
- Злочинницы! - резко сказала Манефа, ходя взад и вперед по келье.- Бога не боятся, людей не стыдятся!.. На короткое время обители нельзя покинуть!.. Чем бы молодых учить, а они, гляди-ко!.. Как смирились?
- Известно, миротворица наша, мать Виринея, в дело вступилась... ну и помирила. На другой день целое утро она, сердечная, то к той, то к другой бегала, стряпать даже забыла. Часа три уговаривала: ну, смирились, у нее в келарне и попрощались.
- То-то Филарета давеча стояла, глаз не поднимаючи, а Лариса даже и не пришла встретить меня.- молвила Манефа.
- Хворает, матушка, другой день с места не встает,- подхватила София,горло перехватило, и сама вся ровно в огне горит. Мать Виринея и бузиной ее, и малиной, и шалфеем, н кочанной капусты к голове ей прикладывала, мало облегчило.