- Никому ничего я не говаривал,- упалым голосом отвечалАлексей.
- И не говори!.. Оборони тебя господи, если кому проговориться смеешь,строго сказал Патап Максимыч, оборотясь лицом к Алексею.- Это тебе на разживу,- прибавил он, подавая пачку ассигнаций, завернутую в розовую чайную бумагу.- Не злом провожаю... Господь велел добром за зло платить... Получай!
- Патап Максимыч! - воскликнул было Алексей, не принимая подарка.
- Чего еще? - грозно закричал на него Чапурин, сверкнув глазами.
- Тяжелы ваши милости! - едва переводя дух, проговорил Алексей.- Молчать! - громче прежнего крикнул Патап Максимыч.- Смеет еще разговаривать... Бери! Не протянул руки Алексей.
- Да бери же, босопляс ты этакой!.. Бери, коли дают,- топнув ногой, крикнул на него Патап Максимыч.- Ломаться, что ли, передо мной вздумал? Чваниться?.. Так я те задам!.. Бери, непуть (Непутный человек, иногда бес.) этакой!..
Дрожмя дрожали руки у Алексея, когда принимал он подарок от Патапа Максимыча. Хоть корыстен был, а эти деньги ровно калено железо ожгли его.
Ни слова не говоря, до земли поклонился он Патапу Максимычу.
- Для че валяешься? - строго молвил ему Патап Максимыч, оборачиваясь к окну.- Только богу да родителям в ноги следует кланяться - больше никому. Встал Алексей и замолчал, потупя очи.
- Нужда придет - письмо пиши: помогу,- говорил Патап Максимыч, глядя в окно.- А сам глаз не смей показывать... есть ли место на примете?
- Никакого нет,- ответил Алексей.
- В Комарове побывай. Марья Гавриловна Масляникова, что живет у сестры в обители, вздумала торги заводить, пароход покупает. Толкнись к ней - баба добрая... Без приказчика ей нельзя... Скажи: от Патапа, мол, Максимыча прислан.
Вздрогнул Алексей от речей Чапурина. И слышится, да не верится.
"Как же это так? - думает он.- Отчего же она сама не сказала мне?"
- Ну, с богом...- после долгого молчанья сказал Патап Максимыч, продолжая глядеть в окно.- Отправляйся.
- Патап Максимыч!..- упалым голосом начал было Алексей.
- Нечего тут!.. Коли сказано "с богом", так берись за скобку да шасть за косяк...- угрюмо сказал Патап Максимыч, не отворачиваясь от окна.- Пару саврасых с тележкой дарю. На них поезжай...
- Прости ты меня, ради господа...- зарыдал Алексей, падая к ногам Патапа Максимыча.
- В шею, что ли, толкать? - закричал тот.- Убирайся, покуда цел!
Грустно поднялся Алексей и неспешными шагами вышел из горницы. И тут не обернулся Патап Максимыч.
Но долго по уходе Алексея глядел он в окно. Очей не сводя, мрачно смотрел, как тот сряжался в дорогу, как прощался с Пантелеем и с работниками, как, помолившись богу на три стороны, низко поклонился покидаемому дому, а выехав за околицу, сдержал саврасок, вылез из тележки, еще раз помолился, еще раз поклонился деревне...
Вот тихо рысцой запылил он по излучистой дорожке, что пролегала меж ярко-зеленых полос озими. Вот и скрылся в темном перелеске... Улеглась и пыль, взбитая звонкими копытами дареных лошадок, а Патап Максимыч все стоит у окна, все глядит на перелесок. Пусто и безлюдно показалось ему в доме, когда воротился он с погоста, похоронив Настю... еще пустей, еще безлюдней показалось ему теперь, по отъезде Алексея... Широкими шагами ходит Патап Максимыч взад и вперед по горнице. Громко стучат каблуки его по крашеному полу, дрожит и звенит в шкапах серебряная и фарфоровая посуда... Тяжкие думы объяли Чапурина... Не выходит из мыслей дочь-покойница, не сходит и обидчик с ума... Рад бы радешенек из мыслей вон его, да крепко засел в голове - ничем оттуда его не выбьешь, не выживешь... Все гребтится Патапу Максимычу: куда-то он денется, каково-то будет ему в чужих людях жить. "Эх, грому на тя нет!бранится сам про себя Патап Максимыч.- Малого времени подождать не мог!.. Что теперь наделал, пустая голова?.. И себе навредил, и ее погубил, и меня обездолил... Ежа бы те за пазуху!
* * *
Опустилось солнышко за черную полосу темного леса; воротились мужики домой с полевой работы, торопились они засветло отужинать - после Николина дня грешно в избах огонь вздувать. Трифон Лохматый, сидя на лавке возле двери, разболокался (Раздевался.), Фекла с дочерьми ставила на стол ужину... Вдруг к воротам подкатила пара саврасок.
Выглянула Фекла в окно, всплеснула руками. Бросив столешник, что держала в руках, накрывая стол для ужины, кинулась вон из избы с радостным криком:
- Алексеюшка!
- Кони-то знатные какие, надо быть хозяйские,- нараспевпроговорила Параня, высунувшись до половины из середнего подъемного окна.
- Опять по делам, видно, послан,- проворчал разувавшийся Трифон.
Скрипнули ворота. Алексей въехал на двор и, не заходя в избу, хотел распрягать своих вяток, но мать была уже возле него. Горячо обнимает его, а сама заливается, плачет. Вся семья высыпала на крыльцо встречать дорогого нежданного гостя.
- Куда бог несет?- спросил Трифон у сына, когда тот перездоровался со всеми.
- Да по разным местам, батюшка.- отвечал Алексей.- Теперь покуда в Красну Рамень на мельницы... оттоль и сам не знаю куда.
- Как так?- удивился Трифон.- Едешь в путь, а куда тот путь, сам не ведаешь.
- На мельницах от хозяина приказ получу... А там, может, и на все лето уеду... На Низ, может, сплыву,- отвечал Алексей, привязывая саврасок обротями к заду тележки. Фекла всхлипнула.- Приводится тебе, дитятко, спознавать чужу дальню сторону,- на голос причитанья завела было она, но Трифон унял жену.
- Заверещала, ничего не видя! - крикнул он.- Не в саван кутают, не во гроб кладут... Дело хорошее - дальня сторона уму-разуму учит... Опять же Алёхе от хозяйских посылов отрекаться не стать... На край света пошлют, и туда поезжай.
- Чужбина-то ведь больно непотачлива,- горько молвила, утирая слезы, Абрамовна. Не ответил Трифон старухе.
- Есть ли овес-от в запасе?- обратился он к сыну.- Не то возьми из клети, задай лошадкам, да пойдем ужинать. Знатные кони! - примолвил старик, поглаживая саврасок.- Небось дорого плачены.
Не сказал Алексей, что дорогие лошадки подарены ему Патапом Максимычем.
Хоть заботная Фекла и яичницу-глазунью ради сынка состряпала, хоть и кринку цельного молока на стол поставила, будничная трапеза родительская не по вкусу пришлась Алексею. Ел не в охоту, и тем опять прикручинил родную мать. Еще раз вздохнула Фекла Абрамовна, вспомнив, что сердечный ее Алешенька стал совсем отрезанным от семьи ломтем.
Ужин в молчании прошел. По старому завету за трапезой говорить не водится... Грех... И когда встали из-за стола и богу кресты положили, когда Фекла с дочерьми со стола принялись сбирать, обратился Трифон Лохматый к сыну с расспросами.
- Долго ль у нас погостишь?- спросил он.
- Дело у меня, батюшка, спешное,- несмело и тихо ответил Алексей.- Заутре выехать надо.
Сроду впервые сказал перед отцом он неправду. Оттого и голос дрогнул немножко.
- Коли дело наспех, засиживаться нечего. С богом,- отозвался Трифон.
- Одну только ноченьку и проночуешь,- плаксиво обратилась Фекла Абрамовна к сыну.- И наглядеться-то не дашь на себя! Не ответил Алексей матери.
- Что у вас там в Осиповке-то приключилось? - перебил Трифон Абрамовну, садясь на лавку и обращаясь к сыну.- Беда, говорят, стряслась над Чапуриными? Дочку схоронили?
- Схоронили,- глухо ответил Алексей.
- Девица, сказывают, была хорошая,- вступилась Фекла...- Из себя такая, слышь, приглядная, и разумом, говорят, вышла. Мало, слышь, таких девиц на свете бывает.
Ни полслова на то Алексей. Сидит молча супротив отца, опустив на грудь голову...
- Тоскует, поди, Патап-от Максимыч? - спросил старик.
- Тоскует,- сквозь зубы промолвил Алексей, не поднимая головы.
- Как не тосковать? Как не тосковать?- вздыхая, подхватила Фекла Абрамовна.- До всякого доведись!.. Что корове теля, что свинье порося, что отцу с матерью рожоно дитя - все едино... Мать-то, поди, как убивается.
- Тоскует и мать,- подтвердил Алексей.
- Что же такое случилось с ней? - спросила Фекла Абрамовна.- Много всякого здесь плетут. Всех вестей не переслушаешь.