В доме Патапа Максимыча накануне именин Аксиньи Захаровны с раннего утра все суетились. Самого хозяина не было дома; уехал на соседний базар посмотреть, не будет ли вывезено подходящей ему посуды. У оставшихся дома семейных возни, суетни у каждого было по горло. Аксинья Захаровна с дочерьми и с Фленушкой, под руководством Никитишны, прибирала передние горницы к приему гостей: мебель вощили, зеркала вином обтирали, в окнах чистые занавески вешали. Накануне из города привезли Чапурину две горки красного дерева за стеклами, их поместили по углам. Аксинья Захаровна вынимала из сундуков серебряную и фарфоровую посуду, приготовленную дочерям в приданое, Настя и Параша расставляли ее каждая в своей горке. Патап Максимыч каждый раз, как бывал в Москве иль у Макарья, привозил дочерям ценные подарки, и в продолжение нескольких лет накопилось их довольно. Ожидая в гости жениха, он, бывши последний раз в городе, купил в мебельной лавке горки, чтобы все свои подарки выставить напоказ. Знали бы, дескать, Снежковы, что дочери у него не бесприданницы.
Весело уставляла Настя «свою» горку серебром и фарфором, даже песенку запела. Следов не видно было прежней тоски. Аксинья Захаровна в суетах из сил выбилась.
— Ох, родная ты моя, — говорила она Никитишне, садясь на стул и опуская руки, — моченьки моей не стало, совсем измучилась…
— Да не суетись ты, Аксиньюшка, — отвечала ей Никитишна. — Ведь только так, даром толчешься, сидела бы себе в спокое. И без тебя все украсим как следует.
— Как же это возможно, — отвечала хозяйка. — Сама не приглядишь, все шиворот-навыворот да вон на тараты пойдет… А после за ихнюю дурость принимай от гостей срам да окрик от Патапа Максимыча… Сама знаешь, родная, какие гости у нас будут! Надо, чтобы все было прибрано показистее.
— Не твое это дело, Аксиньюшка. Предоставили мне, одна и управлюсь, тебя не спрошу. Чать, не впервые, — сказала Никитишна.
— Так-то так, уж я на тебя как на каменну стену надеюсь, кумушка,отвечала Аксинья Захаровна. — Без тебя хоть в гроб ложись. Да нельзя же и мне руки-то сложить. Вот умница-то, — продолжала она, указывая на работницу Матрену, — давеча у меня все полы перепортила бы, коли б не доглядела я вовремя. Крашены-то полы дресвой вздумала мыть… А вот что, кумушка, хотела я у тебя спросить: на нонешний день к ужину-то что думаешь гостям сготовить? Без хлеба, без соли нельзя же их спать положить.
— Да что сготовить? — с расстановкой стала говорить Никитишна.Буженины косяк да стерлядок разварим, индейку жареную, и будет с их.
— А похлебку-то?
— Никакой похлебки не надо. Не водится, — отвечала Никитишна.
— Как же это за ужин без варева сесть? Ладно ли будет? — с недоумением спросила Аксинья Захаровна.
— Ты уж не беспокойся, не твое дело, — отвечала Никитишна.
— Так-то так, родная, да больно боюсь я, чтоб корить после не стали,говорила Аксинья Захаровна. — Ну, а назавтра, на обед-от, что ты состряпаешь?
— Уху сварю, — отвечала Никитишна. — Хороших стерлядок добыл Патап Максимыч, живы еще и теперь, у меня в лохани полощутся. После ухи кулебяку подам, потом лося, что из Ключова с собой привезли, осетра разварим, рябков в соусе сготовим, жареных индюшек, а после всего сладкий пирог с вареньем.
— Не маловато ли будет? — сказала Аксинья Захаровна. — Ты бы уж дюжину кушаньев-то состряпала.
— Больше не надо, — отвечала Никитишна. — Выдай-ка мне напитки-то, я покаместь их разберу.
— Пойдем, пойдем, родная, разбери; тут уже я толку совсем не разумею,сказала Аксинья Захаровна и повела куму в горницу Патапа Максимыча. Там на полу стоял привезенный из города большой короб с винами.
— Ну, ты поди, управляйся с полами, — сказала Никитишна Аксинье Захаровне, — а ко мне крестницу пришли. Мы с ней разберем.
Аксинья Захаровна вышла. Весело вбежала в горницу Настя.
— Развязывай короб-от, Настенька, — сказала Никитишна. — Давай разбирать.
Настя развязала короб и стала подавать бутылку за бутылкой. Внимательно рассматривая каждую, Никитишна расставляла их по сортам.
— Чтой-то с тобой творится, Настя? Ровно ты не в себе? — сказала она.
— Ничего, крестнинька, — весело отвечала Настя, но, заметив пристальный взгляд, обращенный на нее крестной матерью, покраснела, смешалась.
— Меня, старуху, красавица, не обманешь, — говорила Никитишна, смотря Насте прямо в глаза. — Вижу я все. На людях ты резвая, так и юлишь, а как давеча одну я тебя подсмотрела, стоишь грустная да печальная. Отчего это?
— Никакой нет у меня грусти, крестнинька, — отвечала смущенная Настя.Тебе показалось.
— Не обманывай меня, Настя. Обмануть кресну мать — грех незамолимый,внушительно говорила Никитишна.
— Скажи-ка мне правду истинную, какие у вас намедни с отцом перекоры были? То в кельи захотелось, то, гляди-ка-сь, слово какое махнула: «уходом»!
У Насти от сердца отлегло. Сперва думала она, не узнала ль чего крестнинькая. Меж девками за Волгой, особенно в скитах, ходят толки, что иные старушки по каким-то приметам узнают, сохранила себя девушка аль потеряла. Когда Никитишна, пристально глядя в лицо крестнице, настойчиво спрашивала, что с ней поделалось, пришло Насте на ум, не умеет ли и Никитишна девушек отгадывать. Оттого и смутилась. Но, услыхав, что крестная речь завела о другом, тотчас оправилась.
— А! успели уж пожалобиться! — с досадой сказала она. — А коли уж все тебе рассказано, мне-то зачем еще пересказывать?.. Жениха на базаре мне заготовил!.. Да я не таковская, замуж неволей меня не отдашь… Не пойду за Снежкова, хоть голову с плеч. Сказала: уходом уйду… Так и сделаю.
— А как нагонят? — молвила Никитишна, — как поймают? От твоего родителя мудрено уходом уйти. Подначального народу у него сколь?.. Коли такое дело и впрямь бы случилось, сколько деревень в погоню он разошлет!.. Со дна моря вынут…