— И сама не знаю, как на ум мне взошло про черничество молвить, — сказала Настя.
— А ты вот что скажи ему, чтобы дело поправить, — говорила Фленушка. — Только слез у тебя и следов чтобы не было… Коли сам не зачнет говорить, сама зачинай, пригрози ему, да не черной рясой, не иночеством…
— Чем же? — спросила Настя.
— Сначала речь про кельи поведи, не заметил бы, что мысли меняешь. Не то твоим словам веры не будет, — говорила Фленушка. — Скажи: если, мол, ты меня в обитель не пустишь, я, мол, себя не пожалею: либо руки на себя наложу, либо какого ни на есть парня возьму в полюбовники да «уходом» за него и уйду… Увидишь, какой тихонький после таких речей будет… Только ты скрепи себя, что б он ни делал. Неровно и ударит: не сробей, смело говори да строго, свысока.
— Хорошо, — сказала Настя, — хоть и жалко мне его, тятеньку-то. Ведь он добрый, Фленушка.
— А Алешку-то разве не жалко? — прищурив глаза, лукаво спросила Фленушка.
— Ах, Фленушка!.. И его мне жалко… Рада жизнь отдать за него, — сказала Настя.
— То-то и есть, — молвила Фленушка. — Коль отца пуще его жалеешь, выходи за припасенного жениха.
— Нет, нет, ни за что на свете!.. — с жаром заговорила Настя. — Удавлюсь, либо камень на шею да в воду, а за тем женихом, что тятя на базаре сыскал, я не буду…
— Так и отцу говори, — молвила Фленушка, ободрительно покачивая головою. — Этими самыми словами и говори, да опричь того «уходом» пугни его. Больно ведь не любят эти тысячники, как им дочери такие слова выговаривают… Спесивы, горды они… Только ты не кипятись, тихим словом говори. Но смело и строго… Как раз проймешь, струсит… Увидишь.
— Сделаю по-твоему, Фленушка, — сказала Настя. — Сегодня же сделаю. А его видела? — прибавила она, понизив голос.
— Алексея-то?
— Да, — полушепотом промолвила Настя.
— Видела. И он тем же женихом беспокоится, — сказала Фленушка. — Как хочешь, Настенька, а вам надо беспременно повидаться, обо всем промеж себя переговорить. Да я сведу вас. Аксинья-то Захаровна велела мне в твою светелку перебраться.
— В самом деле? — радостно вскрикнула Настя. — То-то наговоримся…
— Не в том дело, — отвечала Фленушка. — То хорошо, что, живучи с тобой, легче мне будет свести вас. Вот я маленько подумаю, да все и спроворю. И, прищелкивая пальцами, весело запела:
За обедом Патап Максимыч был в добром расположении духа, шутки шутил даже с матушкой Манефой. Перед обедом долго говорил с ней, и та успела убедить брата, что никогда не советовала она племяннице принимать иночество. Больше всего Патап Максимыч над Фленушкой подшучивал, но та сама зубаста была и, при всей покорности, в долгу не оставалась. Настя молчала.
Отобедали, по своим местам разошлись. Патап Максимыч прошел в Настину светелку и сказал Фленушке, чтобы она подождала, покуда он станет с дочерью говорить, не входила б в светелку.
— Я нарочно пришел к тебе, Настя, добрым порядком толковать, — начал Патап Максимыч, садясь на дочерину кровать. — Ты не кручинься, не серчай. Давеча я пошумел, ты к сердцу отцовских речей не примай. Хочешь, бусы хороши куплю?
— Не надо мне, тятенька, подарков твоих, — сухо ответила Настя. — И без того много довольна. Не дари меня, только не отнимай воли девичьей.
— Какая это воля девичья? — спросил, улыбаясь, Патап Максимыч. — Шестой десяток на свете доживаю, про такую волю не слыхивал. И при отцах наших и при дедах про девичью волю не было слышно. Что ж это за воля такая ноне проявилась? Скажи-ка!
— А вот какая это воля, тятенька, — отвечала Настя. — Примером сказать, хоть про жениха, что ты мне на базаре где-то сыскал, Снежков, что ли, он там прозывается. Не лежит у меня к нему сердце, и я за него не пойду. В том и есть воля девичья. Кого полюблю, за того и отдавай, а воли моей не ломай.
— Да ведь ты еще не видала Снежкова, — сказал Патап Максимыч. — Может, приглянется. Парень молодой, разумный.
— Что молод, про то спорить не стану, не видала, — молвила Настя. — А разумен ли, не знаю.
— Я тебе сказываю, что разумен, — возразил Патап Максимыч. — Аль не веришь отцу?
— Верю, тятя, — молвила Настя. — Только вот что скажи ты мне: где ж у него был разум, как он сватал меня? Не видавши ни разу, — ведь не знает же он, какова я из себя, пригожа али нет, — не слыхавши речей моих, — не знает, разумна я али дура какая-нибудь. Знает одно, что у богатого отца молодые дочери есть, ну и давай свататься. Сам, тятя, посуди, можно ли мне от такого мужа счастья ждать?
— Да он не сам сватался, — сказал Патап Максимыч. — Мы с его родителем ладили дело.
— А! Старики решили, значит! — улыбаясь, сказала Настя. — Пускай, дескать, детки живут, как себе знают… А скажи мне, тятя, как у вас речь про свадьбу зашла? Ты зачал али Снежков? Промолчал Патап Максимыч.
— Ведь не ты же, тятя, первый зачал, — продолжала Настя. — Не станешь же ты у богатых купцов своим дочерям женихов вымаливать. Не такой ты человек, дочерей не продашь.
Совестно стало Чапурину. Встал он с кровати и зачал крупными шагами сновать взад и вперед по светлице.
— Несодеянное говоришь! — зачал он. — Что за речи у тебя стали!.. Стану я дочерей продавать!.. Слушай, до самого Рождества Христова единого словечка про свадьбу тебе не молвлю… Целый год — одумаешься тем временем. А там поглядим да посмотрим… Не кручинься же, голубка, — продолжал Патап Максимыч, лаская дочь. — Ведь ты у меня умница.
— Прости меня, тятя, голубчик, что давеча я тебя на гнев навела, — склонив головку на отцовскую грудь, молвила Настя.
— Ну, и меня прости, — сказал Патап Максимыч, поглаживая волосы Насти и целуя ее в глаза.
— Только попомни, тятя, мое слово, — решительно и твердо проговорила Настя. — Коли вздумаешь меня силой замуж отдать, я над собой что-нибудь сделаю.
— Что сделаешь? — вызывающим голосом спросил Патап Максимыч.
— В скит уйду, черну рясу надену, — сказала Настя. — А возьмешь из обители, — потеряю себя.
— Эк что вздумала! — вскрикнул тревожно Чапурин.
— Руки наложу на себя: камень на шею да в воду! — сверкая очами, молвила Настя. — А не то еще хуже наделаю! Замуж «уходом» уйду!.. За первого парня, что на глаза подвернется, будь он хоть барский!.. Погоней отобьешь — гулять зачну.
— Что ты, Настасья? — смутясь от слов дочери и понизив голос, сказал Патап Максимыч. — В уме ли?.. Да как у тебя язык повернулся такое слово сказать?
— К слову только сказала, — сдержанно ответила Настя.
— Не забирай же в голову пустяков, — строго, но тихо промолвил Чапурин, уходя из светелки. — Покуда прощай.
Патап Максимыч ушел в свою заднюю, прилег уснуть, но сон не брал его. Настины слова из ума не выходили. "Девка с норовом, — думал он. — С виду тихоней смотрит, а гляди-ка какая!.. «Уходом!..» Нет, ни окриком, ни плетью такую не проймешь… Хуже начудит… Лаской надо, делать нечего… «Уходом!..» Эко слово сказала!..
Глава седьмая
«Свадьба уходом» — в большом обыкновенье у заволжских раскольников. Это — похищение девушки из родительского дома и тайное венчанье с нею у раскольничьего попа, а чаще в православной церкви, чтоб дело покрепче связано было. Венчанье у раскольничьего попа поди еще доказывай, а в церкви хотя не по-старому венчаны, хоть не посолонь вкруг налоя вожены, да дело выходит не в пример крепче: повенчанного в великороссийской с женой не развенчаешь, хоть что делай. Оттого при «свадьбах уходом» раскольники больше и бегают к церковному попу, особенно если бедняку удастся подхватить дочь тысячника.