— Зачем колья, — сказал Самоквасов. — Коль и будет погоня, так не великая… Да и то разве бабы одни, — прибавил он, усмехаясь.
— Стало быть, из скитов крадешь?.. Старочку?.. Молодец, паря! — хлопнув по плечу Самоквасова, весело молвил ямщик. — Я бы их всех перекрал — что им по кельям-то без мужьев сидеть?.. Поди, каждой замуж-от охота.
— Вестимо, — сказал Самоквасов. — Так как же у нас насчет ряды-то будет?
— По три целковых на брата даешь? — спросил Федор.
— Дам, — ответил Петр Степаныч.
— Ладно. Угощенье какое?
— На ведро водки деньгами дам — угощайтесь сами, как знаете, — молвил Самоквасов.
— Ведра будет маловато, два поставь. Заслужим, — сказал ямщик.
— Ну, два так два. Идет, — согласился Петр Степаныч.
— А на закуску? — опять спросил Федор.
— Тоже деньгами выдам, — сказал Петр Степаныч. — Трех целковых будет?
— Положь пятишницу, — почесывая затылок, молвил ямщик.
— Идет… А за коней что?
— Езда-то куда? — спросил Федор.
— Отсель к Ронжину выехать…— начал было Самоквасов.
— Из Комарова, стало быть, крадешь, — усмехнулся ямщик.
— Оттоль в Свиблово.
— К попу Сушиле. Знатный поп, самый на эвти дела подходящий. Наши ребята с самокрутками все к нему. Денег только не жалей, — а то хоть с родной сестрой окрутит.
— Из Свиблова в город, — продолжал Петр Степаныч.
— Десять да десять — двадцать, да еще двадцать одна — сорок одна верста всей-то езды. Подставы будут нужны. Сорок верст по такой жаре не ускачешь, — сказал Федор.
— Подставы так подставы, — молвил Петр Степаныч. — Сколько ж за все?
— Десять человек по три целковых — тридцать, — стал считать Федор, — два ведра — десять, на закуску пятишницу — значит, всего сорок пять, за коней пятьдесят. Клади сотенну кругом, тем и делу шабаш.
— Пять-то целковых зачем присчитал? — молвил Петр Степаныч.
— Наспех делается, почтенный, нельзя, — ответил ему Федор. — Платами не станешь поезжан оделять? Невестиных даров тоже не будет?.. Положь за дары-то пятишницу.
— Ну, ладно. Получай задаток, — молвил Петр Степаныч Федору и подал ему четвертную.
— Ты к тем не ходи, — сказал Федор. — Я уж сам тебе все обделаю. Будь спокоен… Когда выезжать-то?
— Коль не пришлю повестку в отмену, в середу после полден часа через три быть вам у Ронжина, — отвечал Самоквасов.
— Слушаем, — молвил ямщик. — Все в исправности будет. Нам не впервой.
Самоквасов дальше поехал, а в Язвицком кабаке далеко за полночь ямщики пили и пели, гуляли, кричали на все голоса.
В городе Петр Степаныч не так легко и скоро управился, как в Язвицах. Здесь надо было ему приискать квартиру, где б молодые после венца прожили несколько дней до того, как ехать им в Осиповку за родительским прощеньем. В том захолустном городке гостиниц сроду не бывало, а постоялый двор всего-на-все один только был, наезд бывал туда только в базарные дни. На том дворе Петр Степаныч пристал, видит, молодых тут нельзя приютить — больно уж бойко и во всем несуразно: все одно что кабак… По домам пошел квартиры искать — нет ни единой.
Проходил Самоквасов по городку вплоть до вечера и уж думал на другой день квартиры искать в деревнях подгородных, но ему и тут удалой ямщик пригодился. Только вышел он поутру на улицу, Федор Афанасьич тут как тут — усталых, взмыленных коней проваживает… Окликал его Петр Степаныч.
— А, почтенный!.. Ты уж и здесь, — весело отозвался ямщик. — А меня, чтоб его пополам да в черепья, пес его знает, барин какой-то сюда потревожил… Казенна подорожная, да еще «из курьерских»… Вишь, коней-то загнал как, собака, — не отдышатся, сердечные… А мы только что разгулялись было, зачали про ваше здоровье пить, а его шайтан тут и принеси… Очередь-то моя — что станешь делать?.. Поехал.
— Слушай-ка, парень, вечор сказывал ты, что эти самокрутки дело вам за обычай, — молвил ему Самоквасов.
— Без нашего брата тут нельзя…— отвечал Федор. — Потому, ускакать надо. Мне вот у тебя на двадцатой свадьбе доведется быть… Завсегда удавалось, раз только не успели угнать. И колотили же нас тогда… ой-ой! Три недели валялся, насилу отдох. До сих пор знатко осталось, — промолвил он, показывая на широкий рубец на правой скуле…— Отбили, ареды!
— А не случалось тебе после венца молодых сюда в город возить? — спросил Самоквасов.
— Как не случаться — случалось!.. Сколько раз…— отвечал Федор.
— Видишь ли что, Федор Афанасьич, — сказал Самоквасов, — человек я заезжий, знакомцев у меня здесь нету… Вечор бился, бился, искал, искал квартиры, где бы пожить молодым. Весь город исходил — собачьей конуры и той не нашел.
— У Феклиста Митрича нешто не был? — спросил у него ямщик.
— У какого Феклиста Дмитрича?
— Погребок у него, вином виноградным торгует, — сказал ямщик, — лавочка тоже есть, бела харчевня. К нему с девьем когда хошь, и в полночь и за полночь.
— Ну нет, Федор Афанасьич, это, друг любезный, не годится. Не шатущие приедут, не в кабаке им жить, — сказал Петр Степаныч.
— Зачем в кабаке? — возразил ямщик. — Только не жалей целкачей, так Феклист Митрич сам-от в подклет переберется, а верхни горницы тебе предоставит. А горницы у него важные!.. Во всех не бывал, хвастать не стану, а говорят, почище да приборной городнических будут.
— Где ж его отыскать? — спросил Самоквасов.
— А ты обожди здесь маленько, я только коням овсеца задам. Покаместь жуют, мы с тобой дело-то и обладим. Мне не впервой к нему молодых-то привозить, — сказал Федор Афанасьич.
— Постой, погоди, — молвил ему вслед Петр Степаныч, — какой он веры, Феклист-от Митрич? Какого, значит, согласу?
— А тебе что? — обернувшись, спросил ямщик.
— Да ведь если он по ихней, по скитской значит, так, пожалуй, не пустит, — молвил Петр Степаныч.
— Феклист-от Митрич не пустит?.. Эва!.. — засмеялся ямщик. — Он, брат, у нас всякой веры… Когда котора выгоднее, такую на ту пору и держит. В одни святы денежки верует. Повесь на стенку сотенну бумажку — больше чем Николе намолится ей.
Убрав лошадей, ямщик повел Петра Степаныча к Феклисту Митричу. Тот сразу согласился уступить все верхнее жилье дома. Понравилось оно Петру Степанычу — как есть купецкий дом середней руки. Ни горок с серебром и ценным фарфором, ни триповых диванов, как у Патап Максимыча, не было, а все-таки не зазорно было Прасковье Патаповне вступить в такой дом после венчанья. Зато уж и содрал же Феклист Митрич щетинку с Самоквасова. Что ни разъезжал по городам, нигде таких цен за постой он не плачивал. Однако ж не торговался, хоть и почесал в затылке, подумавши, что свадебка-то ему, пожалуй, за тысячу въедет. Да что тысяча, коль охота молодцу покуражиться. «Главное дело, матушка Пульхерия да батюшка Иван Матвеич!.. Рожи-то какие корчить зачнут!..»
— Так вы уж, пожалуйста, Феклист Митрич, постарайтесь, чтобы все как следует было, — молвил Самоквасов ему на прощанье.
— Не извольте, почтеннейший господин, напрасно беспокоиться. Слава богу, эти дела нам не впервые, — дробной скороговоркой зачастил Феклист Митрич. — Летошний год Сущов, купец из нижнего Воскресенья, — рыжий такой, не изволите ли знать, да толстый, — тоже скитску девицу из Оленева крал, тоже у нас проживанье имели, всем остались довольны. Свечки будут стеариновые, по всем горницам зажжем; двуспальну постель кисейными пологами украсим, можно будет и коврики постлать. Чайна посуда и для обеда отменная; не понравится кушанье из нашей харчевни, можем из трактира повара взять; вина первый сорт — от Соболева. И все по самым сходным ценам будет предоставлено вашему почтению.
Сладились. Отдал Феклисту Петр Степаныч задаток, простился с удалым ямщиком и рысцой покатил к попу в Свиблово.
Сушило встретил Петра Степаныча не по-прежнему. Когда Самоквасов подъезжал к погосту, поп, влекущий племя свое от литовских бояр, в белой холстинной рубахе, босиком, но в широкополой шляпе, косил по своему кладбищу сено. Ловко размахивал он косою, гораздо ловчее, чем работавший в другом углу кладбища Груздок. Услыхав грохот тележки на мостике, Сушило перестал косить, приставил правую руку зонтиком над глазами и пристально стал вглядываться в проезжего. Узнав с нетерпением ожидаемого гостя, швырнул он косу и крикнул сторожу: