Дрожащий голос старика поднимается, взбираясь все выше и выше по ступенькам нигуна, и снова спадает, слабея до полного безмолвия. И тени в углу комнаты, используя эту передышку, немедленно затевают безумную пляску, еще сильнее кружа и опьяняя разгоряченную голову Эстер.
— Муж мой… — лепечут ее воспаленные губы, — муж мой сильный… пусть исцарапают усы твои до крови мою нежную кожу. Обовью руками сапоги твои, поцелую, вдохну их грубый дегтярный запах. Молю твою руку: пусть хлестнет меня по щеке — рука мощная, поросшая темным волосом, тяжкая рука мужа моего…
Тем временем Мирьямке, младшая сестра пятнадцати лет от роду, еще спит глубоким сном, и ее разметавшиеся по подушке черные волосы мерцают в полумраке комнаты.
За окном лежит в пыли кривая безлюдная улочка. Но стоит заглянуть туда солнцу — пусть даже одним глазком, как тут же начинается суета, беспорядочный танец теней и света, как в синематографе, когда фильм уже кончился, но проектор еще включен. А уж когда солнце приоткрывает свой второй глаз — о, тут только держись! — принимай, местечко, роды нового, весеннего дня — дня света и жизни! Вот со скрежетом проехал фургон, оставив после себя лошадиные катыши и зевки — причем зевают и возница, и лошадь. Вокруг колодца собираются женщины в замызганных передниках; кто-то сонно крутит колесо ворота. В воздухе звенят весенние комары.
Мирьямке, шустрая девчонка, разожгла самовар. Она поддувает в трубу, и красноватый отсвет углей играет на ее юном лице. Мирьямке распрямляется и подпевает гудящему самовару:
У восточной стены раскачивается реб Ицхак-Бер. Он закутан в талес[11], на лбу и на руке — тфилин[12], глаза зажмурены, молитва обращена к Отцу Небесному. Эстер только-только почистила зубы, о чем свидетельствуют белые следы, которые щеточка оставила в уголках ее рта.
Попив чаю, Эстер отправляется на работу. Она служит фельдшером в больнице — должность весьма уважаемая, отчего зовут ее там Эсфирью Борисовной. В доме воцаряется тишина, так что слышнее становится угрюмое тиканье старых настенных часов, работающих наперегонки со стрекочущей швейной машинкой в доме соседа. Затем приходит Левик, шестнадцатилетний парень, чтобы поболтать с Мирьямке. А Мирьямке и не возражает: одной скучно чистить картофель.
— Что ты сегодня готовишь, Маруська?
— Свежие щи, Левик. Капусту с маслицем, фунт мяса с лучком и жареную картошечку. А что Голда?
Голда, сестра Левика, слава богу, выздоравливает. Проспала аж четырнадцать часов.
— Где ты выучилась так ловко чистить картошку, Маруся-краса?
Мирьямкины щеки вспыхивают румянцем.
Она подхватывает девственно чистый клубень и швыряет его в Левика. Картофелина попадает парню в бок, но он не теряется, а ловко перехватывает пахнущую влажными клубнями руку воительницы и целует ее.
Но сразу после этого Левик сообщает, что уезжает в Америку. Да-да, уезжает, и пусть никто даже не пытается отговорить его от этого решения. Не помогут и слезы, пролитые в миску с клубнями. Чего ему искать в этом местечке? Если бы еще приняли в комсомол — так ведь нет, эта дорога для Левика закрыта из-за отца-торговца. Это отец-то буржуй! Человек, работающий день и ночь не покладая рук, а живущий в бедности! Короче говоря, надо решаться! Надо отправляться в Америку, пусть даже пешком!
Да-да, Маруська, не выпучивай глаза: пешком, через Сибирь и через Берингов пролив! Ты что, не учила географию? Всем известно, что Берингов пролив полностью замерзает. А коли так, Маруська, невежда ты этакая, можно легко пересечь это море по льду. Ну а там уже дальше — Аляска, эскимосы, золотые прииски… Там даже у самого бедного бедняка есть тысячи долларов. Ну, а потом… потом — телеграмма в СССР, Маруське-красавице. А в телеграмме тысячи долларов. И подпись: «Судно отплывает из Ленинграда двадцатого июня. Твой Левик».
Мирьямке, черненькая веселая девушка, заливается смехом.
Вечером приходит Голда, старшая Левикова сестра. Реб Ицхак-Бер дремлет над книгой. Эсфирь Борисовна в хорошем настроении, смеется не переставая. Она нахлобучивает на голову Левика ермолку, набрасывает ему на плечи субботний стариковский лапсердак и пускается перед ним в пляс, задорно уперев руки в боки.
12
Тфилин — две коробочки из кожи кошерных животных, содержащие написанные на пергаменте отрывки из Торы. При помощи кожаных ремешков одна коробочка крепится на лбу, а другая — на бицепсе обнаженной левой руки.