— Ох, любимый мой! — только и успела сказать Лизанька.
Подхватил ее витязь на руки… Минута — и вот уже мчатся они вдвоем по спящей улице Пашутовки. И дальше, и дальше, по горам и долинам, над горами и над долинами — летит по небу волшебный конь, и покорная ночь целует его сияющие подковы.
Лизанька вздрогнула и очнулась от чудного сна. Глаза девочки широко раскрыты, холодный пот струится по животу. В открытое окно лезет к ней лохматая голова Мешулама-попрошайки, глаза его горят, как угольки, прожигают сумрак ночи.
— А-а! — кричит в ужасе Лизанька, вцепившись в одеяло и корчась в дальнем углу кровати. — Мама! Мамочка!..
Но мама далеко, не поможет. Мешулам всхрапывает и прижимает к себе голову девочки. Его тряпки воняют гнилью и потом. Нищий выносит Лизаньку через окно и тащит на пашутовский рынок, пустой в этот ночной час.
— Ав, ав, дедушка ав… — бормочет Мешулам, хромая под тяжестью своей ноши. — Во время месяца ава звезды падают, как капли благодати, а дети окунаются в теплую воду реки. Во время месяца ава тихая скромность должна звенеть в каждом сердце…
И снова вздрагивает Лизанька всем телом, и снова широко распахивает смеженные сном веки. Над ее головой черное ночное небо. Капля за каплей падают благодатные звезды, ослепляя неуклюжую темноту. Девочка лежит на пустой рыночной площади, похожей на заброшенное поле. Вокруг белеют стены Пашутовки, а земля кишит скорпионами!
— Дяденька Мешулам! — снова кричит Лизанька.
Мешулам ловко выстраивает скорпионов в несколько рядов, и те танцуют, подчиняясь его дирижерской команде. Борода старого нищего свисает до колен; его огромная фигура раскачивается в темноте, ноги болтаются туда-сюда, туда-сюда… — и дробный колючий смех иголками впивается в брюхо ночи.
Мешулам взмахивает рукой, и над рыночной площадью слышится шум крыльев — это летают херувимы. Их множество, огромная стая, они смеются, гоняются друг за другом и кувыркаются в воздухе.
— Эй, Лизка! — кричат херувимы, бабочками порхая над ее головой. — Лизка-Лейка, ну-ка, полей-ка!
И снова взмахнул рукой Мешулам, и все пространство вдруг заполнилось светом, а вместе со светом, сминая по дороге стены Пашутовки, хлынул на площадь весь народ Израиля — мужчины, женщины и дети, — хлынул и разом затопил ее, так что и места свободного не видать.
— Ах! — вдруг восклицает некая барышня Татьяна Семеновна. — Смотрите-ка, Машиах пришел!
И в самом деле, с небес спускается Машиах — прямиком на невесть откуда взявшуюся сцену. А вокруг стоят евреи всего мира, собравшиеся сюда со всех его концов, и глаза их устремлены на великого спасителя.
— Евреи! — говорит он. — Увидел я, как душат святой народ невзгоды и несчастья, как угасает он, скользя коленями в собственной крови. И, обговорив это дело с Пресвятым, да благословится Имя Его, пришли мы к согласованному решению…
Машиах поворачивается к Мешуламу.
— Труби, Мешулам! — командует он. — Бери шофар и труби что есть мочи!
Мешулам вытаскивает из складок своих лохмотьев старый потертый шофар, подносит его ко рту и трубит громко и продолжительно — тру-ру-ра-а-а… Расступается народ возле сцены, и поднимается на нее некто Гад Фейгин, нарядный, как жених.
— Товарищ Машиах, — говорит Гад Фейгин. — Ну зачем ты решил прийти к нам именно сейчас, в эту ночь, в разгар нашего сна? Зачем ты помешал нашему отдыху, смутил наши души? Впустую пришел ты к нам, товарищ Машиах, зря отвлек нас от пашутовского рынка. Но коли уж ты все равно здесь, почтим тебя трубными звуками шофара, встретим танцами, усладим песнями…
И, повернувшись к народу, возглашает Фейгин:
— Ну-ка, споем песнь нашему гостю! Ну-ка, поприветствуем его!
И народ, помолчав, дружно повторяет его слова.
Смущен отчего-то Машиах. Но людям уже не до него. По мановению руки Мешулама появляются на площади длинные столы, ломящиеся от еды и питья. И евреи спешат занять места получше, и пьют, и едят, и заново наполняют тарелки и стаканы. И летит над столами еврейская песенка — то ли веселая, то ли печальная.
5
Лаг ба-омер — 33-й день «омера», то есть периода семи недель между праздниками Песах (выход из Египта) и Шавуот (Дарование Торы; отмечается 6 сивана), посвящен памяти рабби Акивы и его учеников.