Как раненое животное в преддверии смерти защищает своего детеныша, так пестовало меня это уходящее поколение, с ревностным вниманием отслеживая каждый мой шаг. Культура древних традиций, праздников, постов, поминовений жила бок о бок со мной, готовясь поглотить меня без остатка. Какие только иудейские формы и ритуалы не оставили отпечатка в моей душе… В хедере я заучивал жгучие слова Торы, резник Хаим показал мне, малому мальчику, тропы и дороги Талмуда, в доме реб Пинхасла ждали меня подшивки альманаха «Шилоах». От своего отца, от длинной цепочки предков и поколений унаследовал я неистребимую тягу к письменному слову.
Книги поселили в моей детской голове воспоминания о древних временах; образы дальних стран и великих событий полностью захватили мое воображение. Перед моим мысленным взором простирались песчаные пустыни; полы белых шатров колыхались на ветру, как крылья диковинных птиц; в жилах моих вскипала кровь диких племен, вышедших на завоевание Ханаана. Этот удивительный мост между покорителями Ханаана и скромным евреем из убогого местечка выстроила тогда новая ивритская литература. Именно она смогла связать мой крохотный местечковый мирок с мощным, уходящим корнями в глубину веков, древом поколений — умерших, но продолжающих жить в слове. Литература открыла мне новый огромный мир — мир, по праву принадлежащий мне и таким, как я, — и мне оставалось лишь радостно броситься туда, погрузиться в книги всем своим существом. Я был счастлив представить себя малым звеном великой цепи, ощутить на себе ее неимоверную тяжесть. Я смотрел на тех, кто отказывался подставить плечи под ту же ношу, как на предателей, отступников, отщепенцев-мешумадов. Я видел в них отребье мира, позор поколения, мерзость сточных канав.
Многие силы были мобилизованы для того, чтобы сделать из меня мечтателя, живущего в стране фантазий. Часто на мир опускались серые гнетущие дни, невыносимые, как равнодушие Творца, — бесконечные дни, уже с утра напоминавшие вечер. По вечерам я выходил со сверстниками на улицу. В те годы местечко еще не умерло, еще билось в нем сердце, еще текла по жилам горячая кровь.
С двенадцати лет я начал рифмовать свои первые строчки. Я пел о камнях и о деревьях. Это были юношеские стихи, сами собой возникающие из ночной тишины, из осенней грусти, из шелеста сосен. Ряды звонких слов наполняли мою тетрадь. Наивный отец вложил тетрадку в конверт, отослал в Одессу Хаиму-Нахману Бялику, и Бялик совершенно неожиданно поддержал меня.
Он поддержал меня, этот дорогой человек! Неудивительно, что с тех пор моя тяга к словам росла день ото дня, окутывая окружающий мир плотной завесой тайны, понятной лишь посвященным. Слова все сильней и сильней звенели в моей голове, узелок к узелку творя странное, сказочное будущее. Я еще и понятия не имел о своей собственной маленькой жизни, но уже готов был подставить спину под неимоверную тяжесть Истории — ни больше ни меньше. Подросток с нетвердыми коленями, я ощущал в себе силы спасителя, утешителя, вождя. Невероятные мечты и фантазии свистящим ураганом проносились в моем воспаленном мозгу.
В 1915 году я выучил наконец язык страны, в которой жил, и он открыл мне двери в мир новых неизведанных кладов. Теперь мое воображение занимали Пушкин и Гоголь, Толстой и Гамсун; я жадно знакомился с новыми словами, цветами, страстями, знаками и обычаями чужой культуры. Ее широко распахнутые горизонты казались мне неизмеримо шире, чем узкие рамки иудейства, которые сковывали годы моего отрочества. Как выяснилось, помимо правды моего народа, жизнь полнилась многими другими правдами и неправдами. Я увидел дальние города, страны, племена и народности; перед моими глазами проходили судьбы разных, не похожих друг на друга людей, и у каждого — свои мечты, свои страсти, свои победы и поражения…
Ежегодно в начале весны городок навещал большой барин — граф Потоцкий. По главной улице, именуемой пышным словом «шоссе», прокатывалась его богатая коляска, сопровождаемая густыми столбами пыли. В коляске на кожаных сиденьях восседали двое: сам граф — седой важный старик и его дочь Ядвига — кудрявая красавица с голубыми глазами. Подростки не упускали случая пробежаться вслед; бежал вместе со всеми и я. Образ молодой панны Ядвиги мучил меня по ночам.
Стоило мне смежить веки, как она приходила и ложилась рядом на мое горячее ложе. Скромная и улыбающаяся, она склонялась надо мной, и сердце вздрагивало от ее прикосновений. Я зажмуривался еще крепче и сдавался на милость своих распаленных фантазий.