Жизнь между тем продолжалась. Помимо лекций по географии Земли Израиля, я вел в клубе литературные занятия, рассказывал о творчестве Гнесина и Many[33] — в то время моих любимых писателей. Озер руководил хором, по-прежнему устраивались вечеринки и празднества. Пели старые народные напевы, пели колыбельные, хорошо знакомые всем и каждому с раннего детства. Пели шуточные легкомысленные песенки, полные юмора и беззлобной насмешки, как, например, про еврея, который всюду сует свой нос:
Думаю, что на мне лежит обязанность поименно назвать всех тех, кому я составлял тогда компанию в сионистском клубе нашего местечка. Иных уж нет с нами, а те, как говорится, далече…
Ханна Шапира, наш библиотекарь, некрасивая очкастая девушка, всегда преисполненная желанием помочь и поделиться своей любовью к литературе. Сейчас, как я слышал, она работает в детском саду.
Исаак Полкин, секретарь клуба. Умер в расцвете молодости от брюшного тифа. Мир праху его.
Кальман Фишман, душа компании, курчавый парень с блестящими глазами. Он был председателем клуба, нашим непререкаемым вожаком. В 1930 году Кальман женился на русской девушке, взял себе ее фамилию и с тех пор зовется Константином Соломоновичем Павловым. Работает этот Константин Соломоныч главным бухгалтером одного из столичных трестов, являясь к тому же еще и членом тамошнего месткома.
Семен Фрумкин, самый скромный из всех, сын владельца городской типографии. Семен совсем не умел пить, быстро пьянел и принимался выделывать ногами замысловатые кренделя, громко требуя, чтобы все танцевали вместе с ним: «Евреи, фрейлехс!» В 1925 году он уехал в Землю Израиля вместе со своей невестой Зиной Шалит. Там родились у них мальчик и девочка.
Авраам Штейнберг — единственный из нас, кто до двадцатилетнего возраста сохранял пейсы и привычку молиться три раза в день. Сейчас он инженер-строитель и мой добрый друг.
Люба Фейгина, дочь богатого торговца зерном, скромная, хорошо воспитанная девушка. Была втайне влюблена в Исаака Полкина и долго оплакивала его смерть. Потом уехала на Дальний Восток и пропала там среди чужих людей и народов.
Володя Бродский, юноша с сутулой спиной и прямым характером. Он рано осиротел, был бледен, серьезен и постоянно сохранял сосредоточенное выражение лица. Володя старался больше слушать и меньше высказываться, но если уж открывал рот, то всегда говорил дело. В 1923 году он записался в коммунисты и теперь возглавляет окружной суд где-то на юге.
Цви Шапира, брат Ханны, рыжий вертлявый паренек. Он имел репутацию лучшего танцора: мог выдать и «цыганочку», и украинский, и, конечно, хасидские танцы. Цви погиб во время погромов.
Были и другие, чьи имена, к несчастью, выпали из моей памяти с течением лет. Каждое имя — человек, во плоти и крови, в радостях и бедах своей личной судьбы. Но ничего не поделаешь, надо продолжать рассказ, пока жива еще память, пока не заросла она сорной травой, пробивающейся из-под разбитых могильных плит. Надо продолжать, чтобы хоть ненадолго запечатлеть в этих строках исчезающие следы моего поколения.
Потом пришли страшные дни. В ужасном 1919 году я был всего лишь семнадцатилетним юнцом, хотя и отягощенным печальным опытом несчастий своего народа. Кроме этого, у меня не было ничего, если, конечно, не считать любви моей черненькой подружки Гиты.
В то время евреи повсюду прятались в погребах и на чердаках. Сидели, едва дыша, ловя доносившиеся снаружи звуки, стараясь истолковать их значение, одергивая детей, грозя дрожащим пальцем: «Тихо! Убийцы идут!» А убийцы вольготно разгуливали по улицам, горланя пьяные песни и гремя сапогами. То и дело слышался громовый стук прикладов в запертые двери, хриплая брань: «Жиды, открывайте!»
Длинной была цепочка событий и поколений, приведшая нас сюда, в эти украинские местечки, в этот жуткий 1919 год, полный смертной муки и смертного ужаса. Глубоко было материнское чрево. Необъяснима была судьба, забросившая наш народ через моря и страны в этот чудовищный ад на гибель и растерзание.
Медленно ступая, как будто тоже опасаясь убийц, пришла зима. Снег покрыл оцепеневшие дворы. Тут и там на воротах виднелись нарисованные мелом кресты: мол, тут живут православные, душегубам просьба не беспокоиться. Морозный ветер стучал обледеневшими ветвями деревьев. Холодно смотрело равнодушное небо.
33
Авраам бен Йекутиель Мапу (1807–1867) — еврейский писатель, основоположник еврейского романа, писал на иврите.