После молитвы в доме собрались гости. Стол, как и положено в такой день, ломился от всевозможных видов сыра и других молочных продуктов; не обошлось, конечно, и без вина. Выпили за здоровье и за жизнь. Нахманке сидел слева от хозяина и то и дело поглядывал на Рахелю, эту черненькую глухую красавицу, которая неизвестно почему ожесточила против него свое сердце. Парень был застенчив, часто краснел и в смущении опускал глаза. Но несколько глотков спиртного придали ему смелости, и, собравшись с духом, Нахманке подошел к Рахеле. Они вышли в сад и сели там на скамейку. Вокруг шептались кусты, качали ветками яблони и бродили чудные запахи раннего лета. Парень задал какой-то вопрос, но Рахеля не разобрала ни слова.
— Расскажи мне о своем городе, — попросила она.
Нахманке принялся рассказывать, но так волновался, что выходило сбивчиво, путано, и это сильно затрудняло девушке задачу. Обычно Рахеля без труда понимала, о чем идет речь, всматриваясь в губы говорившего и касаясь рукой его ладони. Впрочем, вскоре она приспособилась и к Нахманке, да и его волнение в конце концов унялось.
После Шавуот женщины переехали на дачу в сосновом бору возле Пашутовки; Нахманке тоже получил приглашение и провел там около двух недель. Жизнь в стране сосен дышала покоем и безмятежностью. По воскресеньям на дачи приезжал маленький оркестрик Идла-клейзмера. На поляне собиралась молодежь и садилась в кружок с полными пригоршнями семечек. Клейзмеры исполняли вальсы, краковяк, венгерку и старые еврейские танцы. Не было такой свадьбы в Пашутовке и ее окрестностях, где не звучала бы прославленная скрипочка Идла. Играла она и здесь, в сопровождении шороха сосновых крон. Тонкие щемящие звуки взмывали вверх, и деревья взмахами ветвей отправляли их в полет за леса и реки, в самые дальние дали.
В такие моменты Рахеля и Нахманке гуляли вдвоем где-нибудь невдалеке. Обоим исполнилось тогда по двадцать. Он говорил не переставая; руки молодых людей соприкасались и вздрагивали, как от электрического разряда, что, несомненно, лишь способствовало лучшему пониманию. Рахеля тоже не упускала возможности поболтать. Рядом с лесом шелестели пшеничные поля — урожай в том году ожидался знатный.
Бабушка Витель, которой нравился застенчивый паренек, постоянно баловала его огромными порциями клубники в сметане и сахаре. По субботам на дачу врывался шумный, энергичный отец, принося с собой бурление жизни и кипучей деятельности. Вид Рахели и Нахманке доставлял ему очевидное удовольствие. Он желал дочери только добра, но окончательный выбор был только за ней. Нужно отметить, что и отношение девушки к миру уже не определялось к тому времени фантастическим антуражем рыцарских романов. От Дюма она перешла к Бальзаку, а от Шомера — к Шолом-Алейхему, что день ото дня сокращало некогда непреодолимую дистанцию между усатым паладином благородных кровей и бледным еврейским юношей с добрым сердцем и мечтательными глазами.
Свадьбу сыграли роскошную, шумную, чтоб запомнилась на долгие годы. С обеих сторон приехало немало гостей. Семь дней и ночей не смолкал в Дилкове праздничный гам-тарарам. Невеста была красива, грустна и молчалива. Жених выглядел смущенным. Клейзмер Идл играл с душой и от души, другие музыканты тоже не отставали. Бабушка Витель танцевала, помахивая платочком.
Затем гости разъехались восвояси, и начались будни. Все теперь изменилось для Рахели: муж Нахманке, его деликатная рука, его доброе сердце превратились в важнейшую часть ее жизни. Молодые люди любили друг друга — что может быть счастливее такого удачного брака?
Лето сменилось осенью, пошли дожди, размокли улицы Дилкова. Хмурое небо склонилось над местечком, непроходимая грязь затопила дороги, холодный ветер принялся хлестать по лицу, выть в трубе, лезть в щели оконных переплетов. Но это все — снаружи. В душе у Рахели расцветает весна; со светлой улыбкой ходит по комнатам молодая женщина, не ходит — летает! Летает и напевает единственную песенку, запомнившуюся с детства, когда слух еще не покинул ее:
Песенка грустна и не слишком подходит к настроению, но другой все равно нет. Нахманке смотрит на жену взглядом, полным любви и привязанности, подходит к ней, целует в глаза. Да, ее уши плотно запечатаны глухотой, но Рахеля прекрасно слышит, как бьется его сердце, улавливает его горячий ночной шепот.